Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2 Страница 35

Вопрос стал ребром: я или она. И все благие мысли об осторожности и грозном начальстве разом вылетели из головы. Я потерял всякое самообладание и разум. Превратился в зверя. Может быть, Изольда могла бы спать спокойно, если бы узнала, что ее безумно ревнует бухгалтер большого шляпного магазина или педагог средней школы: такие люди богобоязненны и оружием не располагают, а убить человека в культурной стране нелегко. Но я был человеком, прошедшим тяжелую жизненную школу, пистолет всегда оттягивал мой задний карман, и главное — я был разведчиком, в распоряжении которого находилась группа отчаянных людей. Потеряв голову, я стал опаснее любого зверя.

Я пишу это не для оправдания, а для объяснения. Человек всегда остается лишь человеком, и по существу важны только общественные последствия его проступка. Когда советский посол в Чехословакии Антонов-Овсеенко — человек, ведший войска на штурм Зимнего дворца и с наганом в руке арестовавший Временное правительство, а впоследствии став-ший командармом Рабоче-Крестьянской Красной Армии, — в Праге позорно бросил свой дипломатический пост, жену и четырех детей и сбежал в Варшаву со смазливенькой служащей нашей Совкниги, то он унизил нашу страну, вызвал громкий скандал и дал пищу для очередного взрыва антисоветской травли в буржуазной прессе. Его проступок нанес нам вред. Я в Швейцарии был никем, человеком с фальшивым паспортом в кармане, и мой проступок прошел незамеченным и не нанес нам никакого вреда. Оправдываться перед ИНО ОГПУ мне не в чем, а перед своей совестью оправдания мне нет, и я мучительно сознаю это.

Перед судом совести я признаю — «виновен!».

Подготовка заняла неделю. Затем я «случайно» встретил Изольду на улице в Локарно; этот прием был нужен, чтобы не оставить следов в виде записки или не возбудить подозрений излишней настойчивостью.

Сделав удивленный и обрадованный вид, я объяснил, что приехал в Локарно по делам и, кстати, хотел предупредить бывшую жену, что ей в ближайшем будущем грозят большие неприятности со стороны гитлеровской контрразведки. Нужно что-нибудь предпринять… И поскорее! Изольда нахмурилась. В чем дело? Не знаю, право. Зачем мне совать нос в эти дела… Но в Гриндельвальде сейчас находится старый друг Иоланты, ее товарищ по прежней работе, он держит в руках все нити. Связь между ним и Иолантой давно прервалась. Вот он теперь просил меня, как можно скорей связать их снова… через посредника… как можно быстрее… да, да, конечно, я могу познакомить. Нужно съездить в Гриндельвальд, но потихоньку от всех. Вы? Да, могли бы поехать и вы… Но только обставив встречу так, чтобы все осталось незамеченным. Не хочу потянуть за собой хвост, оставляющий след. Стал трусливым? Нет, осторожным: ровно через 11 дней я уезжаю в Рио-де-Жанейро. Навсегда. Да, да, с Европой кончено. Начинаю новую жизнь и вовсе не желаю влипнуть в неприятности накануне отъезда. Стал другим? Что же, пора… Мое дело только предупредить. Синие глаза Изольды блестели и светились. Внутренне я потер руки от радости — тревога за Иоланту теперь не даст ей покоя и двинет вперед прямо в мои руки: она не побоится ничего.

Любовь… На этом остром крючке я завтра выволоку ее повыше в горы… Как можно выше…

У самого берега в тенистом парке я сидел на траве, окруженный стайкой ланей. Пугливые животные тянулись ко мне, осторожно перебирая ножками и вздрагивая. Я кормил их румяными персиками и обдумывал последние подробности завтрашнего дня.

Гриндельвальд… На каждом шагу я мог бы опуститься на колени и поцеловать землю — здесь когда-то проходила Иоланта в самые светлые дни моей жизни… Ах, сколько прожито счастливых минут!

Год назад я приехал в Интерлакен к вечеру и позвонил Иоланте с вокзала.

— Говорю из Базеля. Ты знаешь — неудача! Я не могу приехать. Пойди сейчас же на вокзал, там увидишь Улафа и от него узнаешь все подробнее…

— Ну вот — вечно дела! — разочарованно тянет Иоланта. — Я тебя так ждала…

Выйдя на обсаженный цветами бульвар, я радостно дышу полной грудью: впереди две счастливые недели отдыха в Грин-дельвальде с Иолантой… Каждый день вместе… Четырнадцать дней! Я молод, здоров, погода чудесная! Ну, что бы я еще хотел сейчас? Ничего!

Но вот впереди показывается знакомая стройная фигура, Иоланта идет меж деревьев, и волосы то вспыхивают красным блеском, то потухают… Голова задумчиво обращена к цветам у края дорожки. Проходя, она играет с ними веточкой. Мы почти сталкиваемся, она испуганно поднимает лицо. Какая улыбка! Какие лучезарные, любящие глаза!

— Иоланта! Кругом люди!

Но она продолжает меня целовать, шутливо закрыв глаза, чтобы не видеть добродушно улыбающихся прохожих.

Все это было. Теперь я схожу с поезда и, как тень, крадусь вдоль стен, подняв воротник, избегая людей. Не напороться бы на знакомых, черт бы их всех побрал! Нужно только проскочить незамеченным проклятый Интерлакен: у меня на завтра заготовлено алиби в Мюррене. Там Улаф. Когда сделаю это, ночью по горным тропинкам побегу к нему. Лишь бы проскочить площадь!

И снова воспоминание.

Пройдя главную улицу, мы свернули на площадь. Начало быстро смеркаться. «Поужинаем на воздухе?»

«Конечно! Что у меня за аппетит! Но где бы сесть? Ты смотри-ка, милый, какая толпа…»

Действительно… На главной улице рестораны казались пустыми, а здесь — ярмарка. В чем же дело? Все смотрят в одну сторону… — «Ах!»

И мы застываем в безмолвном восхищении. Площадь, похожая на большой луг, заканчивается группами деревьев и рядом нарядных домиков. Где-то близко за городом, справа и слева зеленеют кудрявые крутые холмы. Дальше тянется гряда высоких синеватых гор, еще дальше и выше, в сиреневом вечернем небе мягко рисуются сизые зубцы Бернских Альп, кое-где покрытых вечным снегом. А выше всего, точно неподвижно паря в небе, треугольная вершина Юнгфрау, ярко освещенная лучами уже зашедшего солнца.

Минуту длилось это волшебное зрелище. На фоне всех оттенков зеленого, синего и сиреневого, мягких и легких, как затушеванная пастель, ярко блестел и искрился золотисторозовый цветок, похожий на нераспустившуюся розу. Потом его лепестки слегка потемнели, стали пурпурно-красными, теперь как будто гигантская глыба раскаленного железа вдруг жарко запылала в потемневшем, почти ночном небе. Но мгновенья прошли, и среди первых звезд, казалось, зловеще и мрачно догорал пожар. Потом основание багровой пирамиды померкло, стало сливаться с небом. Вот в темноте гневно вспыхнул налитый кровью яростный глаз — и все исчезло. Тогда только я заметил, что мы стоим обнявшись, и голова Иоланты опустилась мне на плечо.