Владимир Новиков - Алексей Константинович Толстой Страница 35

«Будучи в Чуфут-Кале, я возобновил знакомство с одним из образованнейших и приятнейших людей, а именно с караимским раввином Беймом. Он написал историю караимов и хочет печатать оную в Симферополе. История эта чрезвычайно любопытна и беспристрастна… Я ему советовал послать свой труд прямо к тебе и печатать его в университетской типографии, для чего и дал ему твой адрес. Итак, когда получишь рукопись, тисни её без пощады. Если бы недоставало у него финансов, я рад буду подвинуть сотни две рублей, разумеется, чем меньше, тем лучше».

К сожалению, издание не состоялось, поскольку вследствие университетских интриг Николаю Жемчужникову пришлось спешно подать в отставку.

Весь год Алексей Толстой провёл в Погорельцах. В том же письме Николаю Жемчужникову он описывает своё убежище: «Погорельцы — одно из самых диких, тенистых и оригинальных мест, с сосновым бором, огромным озером, заросшим камышами, где весной миллионы уток и всякой болотной дичи, которую стреляют на лодках. Дом старый, полуразрушенный, но тёплый. Сад заросший, с огромными деревьями всех сортов. Домов в кучке здесь четыре, двор также покрыт старыми деревьями вроде леса. Здесь очень большая и даже хорошая библиотека, но книги большею частью старинные; есть хорошие и редкие издания, как, например, большое описание Египта, составленное по распоряжению Наполеона, и множество очень старинных книг о магии… Охота теперь: козья, медвежья, лосиная и кабанья, не считая лисиц, волков, тетере вей, куропаток и огромного количества рябчиков… Есть здесь отвратительная соседка, которая, кажется, ездить больше к нам не будет, ибо не встретила в нас сочувствия своему образу мыслей, который состоит в том, что она, со слезами на глазах, соболезнует о том, что разрушается союз любви и смирения и страха между помещиками и мужиками через уничтожение крепостного состояния. У неё есть кошка, вся избитая её крепостными людьми, за то, говорит она, что они знают её к ней привязанность. У неё также есть сын, отличный, говорящий в присутствии матери в пользу освобождения, при чём он сильно кричит, а она затыкает уши, говоря: „Ах, ах, страшно слышать!“. Я его звал к нам почаще, но, кажется, его не пускает мать».

Наряду с Алексеем Константиновичем Толстым и Софьей Андреевной Миллер в Погорельцах поселись её братья с семействами. В следующем письме Николаю Жемчужникову Толстой ещё более разговорчив и даже несколько язвителен:

«…Здесь есть мебели из карельской берёзы, семеро детей мал мала меньше, красивая гувернантка, гувернёр малого размера, беззаботный отец семейства, бранящий всех и вся… брат его с поваром, готовящие каждый день какие-нибудь новые кушанья, дьякон bon vivant (жизнелюбец. — В. Н.), краснеющий поп, конторщики с усами разных цветов, добрый управитель и злая управительница, скрывающаяся постоянно в своём терему, снегири, подорожники, сороки, волки, похищающие свиней среди бела дня на самом селе, весьма красивые крестьянки, более или менее плутоватые приказчики, рябые и с чистыми лицами, колокол в два пуда, обои, представляющие Венеру на синем фоне с звездами, баня, павлины, индейки, знахари, старухи, слывущие ведьмами, кладбище в сосновом лесу с ледяными сосульками, утром солнце, печи, с треском освещающие комнату, старый истопник Павел, бывший прежде молодым человеком, кобзари, слепые, старый настройщик фортепьянов, поющий „Хвала, хвала тебе, герой“ и „Славься сим, Екатерина“… экипаж, называющийся беда на колёсах, другой, кажется, называющийся ферзик, старинная карета Елизаветы Петровны, крысы, горностаи, ласочки, волчьи ямы, ветчина, щипцы, балконы, 500 луковиц цветочных, старые тетради… пляшущие медведи, числом четыре, очень старая коровница, пол из некрашеных сосновых досок… Гапки, Оксаны, Ганны, Домахи, пьяные столяры, таковые же башмачники, загоны в лесу, пасеки, бисер, вилочки, экраны, сбруя медная, серые лошади, мёд в кадках, землемеры, заячьи следы, два пошире, а два поменьше, бортовая ель над церквой… свиньи на улицах, огород с прутиками, означающие четыре стороны света, волшебный фонарь, курицы, мочёные яблоки, сумерки с постепенно замирающими сельскими звуками, вдали выстрелы, собачий лай, ночью петухи, ни с того ни с другого кричащие во всё горло, пасмурные дни, изморозь, иней на деревьях, внезапно показывающееся солнце, два старых турецких пистолета, рабочие столики, чай на длинном столе, игра в кольцо, которое повешено на палочке и которое надлежит задеть за крючок, вбитый в стену, сушёные караси, клюква, преждевременно рождающиеся младенцы к неимоверному удивлению их отцов… наступающий праздник рождества, литографическая машина, совершенно испорченный орган, сумасшедший механик, множество мух, оживших от теплоты, множество старых календарей, начиная от 1824 года, биллиард, стоящий в кладовой и вовсе не годный к употреблению, сухие просвиры, живописные пригорки, песчаные, поросшие сосняком, чумаки с обозами, вечерницы, мельницы, сукновальни, старый фонарь, старые картузы, модели молотильных машин, портрет кн. Кочубея, портрет графини Канкриной, рапиры, трости из бамбука, курильница в виде древней вазы, алебастровая лампа, старая дробь, огромный диван с двумя шкапчиками, два мохнатых щенка, сушеные зайцы, клетка без птиц и разбитое кругленькое зеркало…»

Уже сказано, что 1850-е годы — наиболее плодотворный период А. К. Толстого как лирика. Его поэтический талант достиг расцвета, несмотря на то, что внешние обстоятельства далеко не всегда благоприятствовали творчеству:

Как много звуков в сердца глубине,Неясных дум, непетых песней много;Но заглушает вечно их во мнеЗабот немолчных скучная тревога.

Тяжёл её непрошенный напор.Издавна сердце с жизнию боролось —Но жизнь шумит, как вихорь ломит бор,Как ропот струй, так шепчет сердца голос!

(«Как много звуков в сердца глубине…». 1859)

В Погорельцах Алексей Толстой работал над одним из своих шедевров: поэмой «Иоанн Дамаскин». Из всех его крупных произведений это — самое личное. В образе главного героя — выдающегося поэта и богослова — он словно прослеживает собственную судьбу. Толстой опирается на «Житие Иоанна Дамаскина» в Четьих минеях. Знаменитый проповедник и писатель был первым министром при дворе правящего в Дамаске калифа Абдалмереха в середине VII века. Таково начало поэмы:

Любим калифом Иоанн;Ему, что день, почёт и ласка,К делам правления призванЛишь он один из христианПорабощённого Дамаска.Его поставил властелинИ суд рядить, и править градом.Он с ним беседует один.Он с ним сидит в совете рядом;Окружены его дворцыБлагоуханными садами.Лазурью блещут изразцы,Убраны стены янтарями;В полдневный зной приют и теньДают навесы, шёлком тканы,В узорных банях ночь и деньШумят студёные фонтаны.

Иоанн Дамаскин прославился как страстный и энергичный противник иконоборчества — течения в христианстве, отрицавшего почитание икон. Оно было вызвано соприкосновением христиан с крепнущим мусульманским миром, не признающим любое изображение человека. Налицо было соперничество религий. На некоторое время иконоборцы взяли верх в Византии, им покровительствовал император Лев Исавретянин. Иконоборцы быстро перешли от слов к делу, начав уничтожать не только иконы, но и вообще произведения искусства. Это вызвало восстания в некоторых областях Византии. Папа Григорий II объявил иконоборчество ересью. Иоанн Дамаскин отправил басилевсу три письма в защиту икон; его авторитет в христианском мире был столь высок, что иконоборцы вынуждены были сдержать свои неистовства. Решив отомстить, они сфабриковали письмо, якобы посланное Иоанном Дамаскиным в Константинополь с обещанием предать Дамаск византийцам. Фальшивку доставили калифу, который поначалу ей поверил, но вскоре понял, что его первый министр стал жертвой подлости. Калиф вновь попытался его приблизить, но Иоанн Дамаскин уже давно мечтал расстаться с придворной жизнью — и именно поэтому А. К. Толстой ощущал настоящую близость со своим героем. Как и последний, он легко мог бы подняться на вершины власти, однако всеми силами этому противился: