Мария Кюри - Пьер и Мария Кюри Страница 35

Она думает об этой неудовлетворяемой жажде знания, о дарованиях, которые, быть может, таятся в этих неотесанных созданиях, и чувствует себя такой слабой, такой беспомощной перед бездною невежества.

Глава VI

Долготерпение

Деревенские ребята и не подозревают, что панна Мария мрачно размышляет о собственном невежестве. Они не знают, что мечта их учительницы не учить, а самой учиться.

И когда Маня, глядя в окно, видит все те же неизменные телеги, везущие к заводу свеклу, ей тяжело думать, что в это время тысячи молодых людей в Берлине, Вене, Петербурге, Лондоне слушают лекции, доклады, работают в лабораториях, музеях и больницах!

Но ни в одну страну так не влечет Марию Склодовскую, как во Францию. Добрая слава Франции ослепляет ее своим блеском. В Берлине, в Петербурге царят угнетатели Польши. Во Франции любят свободу, уважают все чувства, все мнения, там принимают несчастных и преследуемых, откуда бы они ни приходили. Возможно ли, что, наконец, и Маня сядет в поезд на Париж, верно ли, что судьба дарует ей такое счастье?

Маня уже не надеется на это. Двенадцать первых месяцев в душной провинции подточили былые упования юной девушки, тем более что при всей страстности ее ума и склонности к мечтам она чужда всяким химерам. Подводя итог, Маня ясно видит создавшееся положение, по всей видимости — безвыходное.

В Варшаве у нее отец, который очень скоро будет нуждаться в ее помощи. В Париже — Броня, которую надо поддерживать еще ряд лет, прежде чем она заработает хотя одну копейку. Прежний план, казавшийся осуществимым — скопить необходимый капитал, — теперь вызывает у нее улыбку. План оказался детским. Из таких мест, как Щуки, бежать трудно! Но девушка с отчаянным героизмом бьется против самопогребения. Какой могучий инстинкт заставляет Маню садиться за свой рабочий стол, брать из заводской библиотеки и читать книги по социологии и физике, расширять свои познания по математике и путем частой переписки со своим отцом!

Временами она чувствует полный упадок духа и в эти минуты напоминает собой некоторых деревенских своих учеников, когда они, отчаявшись постигнуть грамоту, вдруг с яростью отшвыривают азбуку. Но Маня с крестьянским же упорством продолжает свою работу.

Спустя сорок лет она пишет:

«Литература меня интересовала в такой же степени, как социология и точные науки. Но за эти несколько лет работы, когда пыталась я определить свои действительные склонности, в конце концов я избрала математику и физику.

Мои одинокие занятия сопровождались целым рядом досадных затруднений. Научное образование, полученное мной в гимназии, оказалось крайне недостаточным— гораздо ниже знаний, требуемых во Франции для получения степени бакалавра. Я попыталась их восполнить из книг, взятых наудачу. Такой способ был малопродуктивен. Тем не менее я привыкла самостоятельно работать и накопила некоторое количество познаний, которые впоследствии мне пригодились…»

Вот как описывает Маня Генриэте в письме из Щук свой рабочий день в декабре 1886 года:

«При всех моих обязанностях у меня бывают дни, когда я занята все время с восьми утра до половины двенадцатого, а затем с двух до половины восьмого. В перерыве — с половины двенадцатого до двух — прогулка и завтрак. После чая мы с Анзей читаем, если она в благоразумном настроении, если же нет, то болтаем, или я принимаюсь за рукоделие, — впрочем, я с ним не расстаюсь и на уроках. С девяти вечера я погружаюсь в свои книги и работаю, если, конечно, не помешает какое-нибудь непредвиденное обстоятельство.

Я приучила себя вставать в шесть утра, чтобы работать для себя больше, но это не всегда мне удается. В настоящее время здесь гостит очень милый старичок, крестный отец Анзи, и для развлечения его я должна была, по просьбе пани 3., уговорить его, чтоб он учил меня играть в шахматы. Приходится бывать четвертым партнером в карточной игре, а все это отрывает меня от моих книг.

В данное время я читаю:

1) физику Даниэля,

2) социологию Спенсера во французском переводе,

3) курс анатомии и физиологии Поля Бер в русском переводе.

Я читаю сразу несколько вещей: последовательное изучение какого-нибудь одного предмета может утомить мой драгоценный мозг, уже достаточно натруженный. Когда я чувствую себя совершенно неспособной читать книгу плодотворно, я начинаю решать алгебраические и тригонометрические задачи, так как они не терпят погрешностей внимания и возвращают ум на прямой путь.

Бедняжка Броня пишет, что у нее встретились какие-то препятствия с экзаменами, что она много работает, а состояние ее здоровья внушает опасения.

Каковы мои планы на будущее? Они отсутствуют, или, вернее говоря, они есть, но до такой степени незатейливы и просты, что и говорить о них нет смысла: выпутаться из своего положения, насколько я смогу, а если не смогу, то проститься со здешним миром: потеря невелика, а сожалеть обо мне будут так же недолго, как и о других людях.

В настоящее время никаких других перспектив у меня нет. Кое-кто высказывает мысль, что, несмотря на все, мне надо переболеть той лихорадкой, которую зовут любовью. Но это совсем не входит в мои планы. Если когда-то у меня и были другие планы, то я их погребла, замкнула, запечатала и позабыла — тебе хорошо известно, что стены всегда оказываются крепче лбов, которые пытаются пробить их…»

Эти смутные мысли о самоубийстве, эта разочарованная, скептическая фраза о любви требуют разъяснений.

Все началось с того, что Маня Склодовокая похорошела. В ней еще нет духовной тонкости, какая обнаружится в ее портретах несколькими годами позже. Но прежняя толстощекая юница стала грациозной девушкой. Восхитительные волосы и кожа. Тонкие щиколотки и красивые запястья. Правда, лицо ее не отличается правильностью черт, но обращает на себя внимание волевым окладом рта и глубоко посаженными пепельно-серыми глазами, которые все же кажутся большими благодаря поразительной силе взгляда.

Когда старший сын З., Казимир, вернулся из Варшавы в Щуки, чтобы провести праздничные дни, а затем и летние каникулы в родном доме, он там застал молодую гувернантку, умевшую отлично танцевать, грести, бегать на коньках, умную, хорошо воспитанную, способную сочинять стихи так же хорошо, как править экипажем и ездить верхом, — словом, таинственно и совершенно не похожую ни на одну из знакомых ему барышень. И он влюбился в эту гувернантку. А под ее революционными доктринами таилось уязвимое сердце, и Маня тоже увлеклась очень красивым, очень милым студентом.