Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь… - Коллектив авторов Страница 35

Приходит Марина, горничная в доме Сатиных. Это умная, красивая молодая девушка, всеобщая любимица. Все мы просим ее что-нибудь нам спеть. Марина не заставляет долго просить и поет: «Понапрасну, Ванька, ходишь, понапрасну пятки мнешь» и т. д. Смотрим на Сережу, которого частушки забавляют.

– Откуда ты их взяла? – спрашивает Сережа.

– Да наш кухонный мужик их поет, а он слышал их на деревне.

Мы радуемся, что Сережа от души смеется и в веселом настроении, так как часто он скорее задумчив.

Очень мы любим всей компанией влезать на высокий омет соломы. Вот мы идем через двор мимо конюшен, выходим в поле, идем вдоль пруда и подходим к соломе. Омет высокий, но с одной стороны отлогий. Сережа кричит:

– А ну! Кто первый взберется наверх? – Все карабкаются, хохочут, толкают друг друга. Я завалилась и никак не могу встать, Сережа мне протягивает руку и с силой подтаскивает. Красные, запыхавшиеся, мы все устраиваемся удобно, как в гнездышке, а Сережа говорит:

– Как здесь хорошо, будем часто сюда забираться.

Начинаются задушевные разговоры, мечты о будущем.

Время быстро проходит, пора домой ужинать. С омета быстро скатываемся и спешим к дому.

– Пойдем вечером в молодой парк, – предложила я.

Все с удовольствием соглашаются. Вечер исключительно хорош, так тепло, такая тишина и такое благоухание от скошенной травы на лужайках, между островками посаженных берез, лип, елок и других деревьев. А вот и луна вышла из-за тучи и все осветила почти сказочным светом. Вся картина навеяла на нас какое-то поэтическое настроение, и, конечно, заговорили о любви. Заговорили и о дяде Сережи – Александре Аркадьевиче Рахманинове, который недавно бросил свою большую семью ради какой-то женщины. Сережа говорил о нем с негодованием. По-видимому, все это напоминало Сереже семейную драму его родителей. Ведь нежному, любящему сердцу Сережи так не хватало с детства материнской ласки и отцовской заботы.

Летом 1890 года Сережа начал работать над своим Первым фортепианным концертом. Еще сочинил он песню для виолончели, которую посвятил Верочке. Посвятил он ей также и романс «В молчанье ночи тайной».

В Ивановке же к 15 августа Сережа закончил пьесу для фортепиано в шесть рук, основанную на теме вальса, сочиненного моей сестрой Татушей. Он посвятил эту пьесу нам, трем сестрам. В это лето Сережа работал также над четырехручным переложением балета Чайковского «Спящая красавица».

К сентябрю Сережа вернулся в Москву, а мы еще некоторое время прожили в Ивановке.

Зимой мы жили в Петербурге в Конногвардейских казармах, хотя ничего общего с полком не имели. К нашей великой радости, Сережа перед Новым годом приезжал в Петербург на несколько дней. Останавливался он у матери, но почти все время проводил у нас. Приехал он остриженный, что сделал по нашей (моей и сестер) просьбе, и благодарил нас за добрый совет: «Спасибо вам, сестрички, – писал он из Москвы, – что остригли меня».

Лето 1891 года Сережа опять провел в Ивановке, а мы поехали за границу лечить мою сестру Веру, которая страдала суставным ревматизмом и пороком сердца. В октябре ко дню рождения Татуши Сережа прислал в Милан, где мы тогда находились и часто общались с балериной В. Цукки и певицей Ферни-Джермано[129], вторую вещь для фортепиано в шесть рук – «Романс». Он предполагал написать еще «Полонез», но последний так и остался несочиненным.

Лето 1892 года Сережа прожил в Костромской губернии у Коноваловых. Он давал уроки молодому Коновалову. Кстати сказать, у Сережи совершенно не было педагогической жилки, и давать уроки для него было сущим мучением. Только нужда заставляла его этим заниматься.

Мы это лето проводили в Нижегородской губернии, в Игнатове. Сережа хотел к нам приехать в августе, но, к сожалению, приезд его не состоялся.

В материальном отношении 1892 год был очень тяжелым для Сережи. Он сильно нуждался. Совсем не хватало денег на жизнь. Не было даже пальто. Сестры и я собрали наши скромные сбережения и купили ему пальто.

Следующее лето (1893) Сережа провел у Лысиковых. Муж и жена Лысиковы трогательно к нему относились, и жилось ему у них очень хорошо. Осенью, переезжая в Петербург, мы остановились дней на десять в Москве. Сережа проиграл нам свое новое произведение – Фантазию для двух фортепиано. Это сочинение навеяно воспоминаниями о новгородских колоколах, которые в детстве, когда он жил у бабушки, произвели на него неизгладимое впечатление. В картине на слова Тютчева «Слезы людские» он вспоминает мерные, грустные удары большого колокола, а в последней картине – веселый, радостный перезвон всех колоколов.

Татуше, Наташе, Верочке и мне все части так понравились, что мы в восторге бросились его целовать. Никогда не забуду, как впоследствии с этим произведением выступили двоюродные братья – Александр Ильич Зилоти и Сергей Васильевич Рахманинов. Исполнение было первоклассное. Нечего говорить, что успех был большой. А у нас, трех сестер, радостно билось сердце за нашего любимого Сережу.

В октябре Сережа переехал от Сатиных на Воздвиженку в меблированные комнаты «Америка». Этот переезд был весьма неудачным. Он лишился заботы и ласки двоюродных сестер Наташи и Сони, с которыми очень дружил. Материальное положение продолжало быть до такой степени тяжелым, что он просто приходил в отчаяние.

В 1894 году мы с сестрой Татушей снова проводили лето в Ивановке. Верочка с семьей опять поехала лечиться в Наугейм[130]. Сережа, прожив часть лета у Коноваловых, приехал в Ивановку позже, в конце июля. Он, как всегда, был сильно переутомлен и чувствовал себя крайне слабым. Но тем не менее снова принялся за рояль и сочинения. В минуты творческого вдохновения он становился сосредоточенным и задумчивым, как бы отсутствующим. Тогда он сторонился всех, запирался у себя в комнате или уходил на любимую Красную аллею. Можно было издали видеть его высокую фигуру в русской рубашке-косоворотке. Он шел, опустив голову, барабанил пальцами по груди и что-то подпевал. Нечего говорить, что в такие минуты мы старались не попадаться навстречу, чтобы не помешать его мыслям.

В том году с нами проводила лето двоюродная сестра Наталья Николаевна Лантинг. Эта молодая девушка увлекалась новыми течениями в искусстве и принимала их без критики. С Сережей они часто вступали в горячий спор. В частности, восторгалась она идеей сопровождения музыкального произведения световыми эффектами всех цветов, утверждая, что, например, красный или синий цвет, либо какой-нибудь другой сливаются с музыкальной мыслью композитора и делают произведение более полным и понятным слушателю. Сережа считал, что это