Теодор Гладков - И я ему не могу не верить… Страница 35

Артузов допрашивал подследственного по хорошо продуманному плану, задавал только ключевые вопросы, помня ленинское замечание: если факты подбираются для доказательства выводов, то это будут уже не факты, а «фактики», которые являются игрушкой или кое-чем похуже.

— Как видите, мы добились многого, располагая ограниченными возможностями, — сказал он как-то.

— Я вас поздравляю, — без тени иронии отозвался Савинков, — у вас оказался верный разведывательный прогноз. Я оказался тем дураком, который смотрел на начало, умный всегда заглядывает в конец. Надеюсь, вы не предстанете передо мною адвокатом дьявола. Такие есть в римской католической церкви, они изучают все факты из жизни покойного затем, чтобы определить, можно ли усопшего причислить к лику святых.

— О нет, — засмеялся Артузов, — какой же я адвокат дьявола? Просто я хочу все знать о вас. Что касается ваших преступлений, они нам известны, многие даже в деталях. Меня интересует ваша психология, ваше отношение к нам, возможно, вы расскажете и о наших слабостях, которые мы, люди в разведке неопытные, порой проявляем, оказавшись в чужом нам, враждебном мире.

— В моей душе прошел экстренный совет, и вам я отвечу: вы сильнее, гораздо сильнее, чем мы. Вы сосредоточеннее, что ли, в своем замысле, у вас кругом, как я убедился, сильная поддержка. В годы революции я уже имел дело с ЧК. Лишь один раз мне удалось завербовать вашего сотрудника, некоего Эрдмана, да и тот оказался не тем человеком. Никакой пользы я от него не получил. У вас великая преданность. Вы не ждете, когда растает снег, а своими действиями сами способствуете, чтобы он растаял быстрее.

— А вы не думали о ложности своей борьбы? Что вы могли предложить народу? Посадить на его шею Врангеля, Маркова или, еще хуже, нового царя Николая Николаевича?

Ответ Савинкова оказался достаточно неожиданным.

— Думал. И был близок к тому, чтобы прекратить не только борьбу, но и вообще какую-либо политическую деятельность.

Артузов и виду не показал, что удивлен. Спокойно спросил:

— Были близки? Почему?

Савинков ненадолго задумался. Потом ответил:

— Для политика цель всегда существует в двух ипостасях. В первом смысле — как конкретная задача, решение которой и есть желаемая цель. Второй смысл куда более глубок. Он связан с мотивацией деятельности. Отвечает уже не на вопрос «что» требуется сделать, но «ради чего». Вот это-то ощущение «ради чего» я и утратил некоторое время назад.

— Вы утратили, иными словами, надежду, что ваш «Союз» когда-нибудь сумеет свергнуть Советскую власть? Но он и не имел на это ни малейшего шанса, никогда не имел.

Савинков поднял голову, спросил с неприязнью:

— Почему вы так уверены в этом?

— Если угодно, попробую объяснить, — охотно согласился Артузов. — С политической точки зрения ваш заговор был бесперспективен, потому что лишен какой-либо значительной базы. Народ на нашей стороне, а не на вашей. С точки же зрения профессиональной он был обречен с первой же минуты своего зарождения. Мы знали, предвосхищали каждый ваш шаг. Более того, самые важные из них мы же определяли. Как вы теперь знаете, Андрей Павлович Мухин — наш сотрудник. ЛД в природе никогда не существовали. А ваши самые доверенные люди — Зекунов, Фомичев, Шешеня, даже Павловский — тоже работали на нас. Как и многие другие бывшие савинковцы, они утратили веру в правоту вашего дела…

Савинков стиснул зубы так, что кожа туго натянулась на скулах.

— Я догадывался кое о чем…

— На что же вы рассчитывали в таком случае?

— Это важно для следствия? — с иронией спросил Савинков.

Артузов покачал головой.

— Не слишком… Следствие, опять же, как вы понимаете, располагает в достатке абсолютно доказательными уликами ваших преступлений против народа. Я нарочно употребил слово «народ», а не выражения «Советский Союз» или «Советская власть». СССР и Советскую власть вы не признавали, но ведь вы всегда утверждали, что боретесь за счастье народа…

— Вы правы, — с глухой тоской подтвердил Савинков.

Савинков молчал. Артузов между тем продолжал:

— Ваш индивидуальный террор до революции был бессмысленной авантюрой. И преступной. Потому что на нем вы погубили лучших людей своей партии. Честных и искренних в своих трагических заблуждениях. Ну а в семнадцатом году, когда вы пошли на союз с генералом Корниловым, на кого же был направлен ваш террор, уже, кстати, далеко не индивидуальный? А Рыбинск? А Колчак? А бандитские рейды Булак-Балаховича и Павловского? Чью кровь по вашему приказу они проливали? Не царских губернаторов и полицмейстеров. Народа российского! Рабочих и крестьян! Странная любовь…

Артузов захлопнул папку с «Делом».

— Уверен, — глухо сказал он, — что, если бы вы с Азефом не погубили бы без всякой пользы для революции, а скорее во вред ей Каляева и Созонова,[4] они сегодня были бы в наших рядах, а не с вами, Савинков. Но дело не только в этом. Тогда, в предреволюционные годы, народ не оценил вас как своих спасителей. Сегодня же он распознал в вас своих врагов.

— Я глубоко сожалею об этом, — тихо ответил Савинков. — И это понимание, а не предстоящий приговор наполняет сегодня мою душу страхом. Я не ответил еще вам, на что я рассчитывал, когда направлялся сюда из-за кордона, хотя интуиция меня предостерегала от этого шага. Я сохранял надежду, что ЛД действительно существует, что есть какой-то достаточно широкий пласт народа, который верит в правоту моего дела. Оказывается, ничего нет. И никого… Пустота… Вам этого не понять.

Артузов встал с кресла, допрос был закончен. Поднялся и Савинков. Движения его были вялы и неверны, словно у глубокого старика. Глаза потухли. В какой-то отрешенности он выдавил сквозь зубы:

— Мне теперь все безразлично, в том числе и моя участь. Я уже человек не живой…

Артузов нажал на кнопку звонка, вызвал конвой. Савинкова увели.

27—29 августа 1924 года состоялся открытый судебный процесс по делу Бориса Викторовича Савинкова.

По всем пунктам предъявленных ему обвинений Савинков признал свою вину. В последнем слове он сказал:

— Для меня теперь ясно, что не только Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, но и Петлюра, и Антонов, и эсеры, и савинковцы, и грузинские меньшевики, и Махно, и Григорьев, и даже кронштадтцы не были поддержаны русским народом и именно поэтому были разбиты; что, выбирая между всеми разновидностями бело-зеленого движения, с одной стороны, и Советской властью — с другой, русский народ выбирает Советскую власть… Всякая борьба против Советской власти не только бесплодна, но и вредна.