А. Глумов - Н.А.Львов Страница 35

Львовский кружок пополнился еще одним членом: двадцатидевятилетним поэтом И. И. Дмитриевым, впервые появившимся у Державина весной или летом 1790 года.

Дмитриев ярко и образно описывает свое первое посещение дома Державина, его быт, одежду поэта и супруги его, их приветливость и радушие. Он рассказывает также о круге писателей, постоянно бывавших в доме Державина; вспоминает и о Капнисте: «Он по нескольку месяцев проживал в Петербурге, приезжая из Малороссии, и веселым остроумием... оживлял нашу беседу». Державин Дмитриева полюбил, был с ним на «ты» и шутил над его косоглазием, придумав прозвище «косой заяц»67.

Тем же летом Дмитриев ввел в дом Державина своего давнего друга Н. М. Карамзина, приехавшего 15 июля из Москвы в Петербург. Молодой писатель вел себя крайне неосторожно. Он позволял себе высказывать смелые взгляды о революции во Франции, где только что побывал. Щеголь, одетый по последней моде, превосходный оратор, Карамзин, вероятно, много и увлеченно рассказывал о событиях, которым явно сочувствовал (он плакал при известии о казни Робеспьера, как свидетельствует декабрист Н. И. Тургенев). Речи его были так неосторожны, что Катерине Яковлевне пришлось одергивать его, незаметно толкая ногой под столом, потому что в доме присутствовали посторонние люди.

Вероятно, и Львов был на том же обеде. Во всяком случае, он познакомился с Карамзиным именно в этот приезд, так как скоро в «Московском журнале» Карамзин начал публиковать его произведения, а чуть позднее в примечании к стихам Львова «К лире» напечатал: «Сия пьеса того Сочинителя, мне почти незнакомого, - потому что я видел его только один раз, и то мельком, незнакомого, но любезного, так как все люди с дарованиями и с нежными чувствами мне любезны.К.». В письме к И. И. Дмитриеву 18 июля 1792 года Карамзин пишет о Львове, что «он имеет истинные дарования».

Когда приговоренный к смертной казни Радищев ожидал утверждения постановления суда на заседании Совета императрицы, назначенном на понедельник 19 августа, Державин накануне, в воскресный день, закончил оду «На шведский мир». В этой оде поэт дерзнул замолвить слово за узника. Всего только в двух строчках:

«Освободишь ты заключенных,

...Незлобно винных ты простишь...»

В воскресенье типографии были закрыты. Но Державин в типографии Академии разыскал фактора, наборщика и печатника, сам работал с ними. К утру тираж оды в 310 экземпляров был отпечатан и вручен Державиным членам Совета. А ведь в оде была выражена также просьба об облегчении участи крепостных, о снятии с бедняков недоимок, о пенсии семьям погибших на войне...

Естественно, Львов был в курсе событий, знал, не мог не знать о благородном поступке Державина. Но, как всегда, промолчал.

И все-таки на события революции, на арест и ссылку Радищева, при всей своей выдержке, он откликнулся. Откликнулся своеобразно, тонко - «эзоповым языком».

Екатерина стремилась укрепить среди своих «верных подданных» идею о незыблемости самодержавия в России и поэтому задумала поставить пьесу, утверждавшую древние устои великокняжеского правления Русью, освященные веками. Она сочинила текст для спектакля, называвшегося «Начальное управление Олега. Российское историческое представление, подражание Шекспиру без сохранения феотральных обыкновенных правил».

Императрица, сочиняя пьесу, использовала тексты самых различных авторов, а также русские обрядовые песни. Недоставало композитора, и она обратилась за помощью к Джузеппе Сарти, все еще пребывавшего на юге у Потемкина.

Сарти был мастером создавать помпезные симфонии и оратории.

Сарти и Львов были близки. Их дружеские связи раскрывает письмо Львова графине Е. А. Головкиной по поводу крепостного мальчика по имени Александр, которого Головкина «передала» Львову по купчей и требовала обратно, в то время как Львов в продолжение нескольких лет его воспитывал «под собственным смотрением», отдал на учение к Сарти и собирался, «когда с летами его учение довершится, ...то дать ему свободу». Он воспитал из мальчика музыканта. «Что же касается до издержки, которую ныне предлагаете заплатить мне за учение его, - пишет Львов Головкиной, - то я смею донесть вашему сиятельству... что за труд воспитания мне заплатить непристойно; за учеников посторонних Сартий брал в год по полторы и по две тысячи, ... я ему денег не давал, но дарил его картинами, он учил его заплатою дружбы, а я на учение сие терял к нему услуги, случай и время, которое для меня всех денег дороже. Вот, милостивая графиня»68.

Львов перевел для Сарти его предисловие к партитуре «Начальное управление...», вышедшей роскошным изданием в 1791 году с пятью великолепными рисунками, гравированными Е. Кошкиным.

Монархиня привлекала еще двух композиторов: Пашкевича, написавшего свадебные хоры для третьего акта, и скрипача придворного оркестра Карла Каноббио, сочинившего увертюру, антракты и марши. Львов несомненно принимал участие в постановке, снабжал материалами народных песен Пашкевича и Каноббио.

Для ко?ттомов были выданы в перешивку платья из гардероба бывших императриц. В массовых сценах участвовали кроме певчих солдаты из гвардейских полков Преображенского, Конного и Нолевого. Живые лошади выступали на подмостках. Роль Олега исполнял Дмитриевский. Екатерина II сама принимала участие во всех мелочах. На постановку было отпущено 9 тыс. рублей и затем отце добавлено 860 рублей 15 копеек.

И вот в первых тактах вступления зазвучала песня из сборника Львова, который «подсказал» ее композитору, потому чтоитальянец Каноббио «знать не знал и ведать не ведал» этой песни в подлиннике. Не только мелодия, не только тональность, но даже гармонизация в увертюре полностью совпадает с вариантом из сборника Львова: «Что пониже было города Саратова». Это «разбойничья» песня волжских ушкуйников, которую совсем еще недавно распевали мятежные крестьяне во время войны, возглавленной Пугачевым.

«На стружках сидят гребцы, удалые молодцы,

Удалые молодцы, все Донские казаки...».

В сборнике Львова был приведен текст, не очень лестный для петербургских вельмож:

«А бранят они, клянут князя Меншикова,

...Заедает вор собака наше жалованье,

Кормовое, годовое, наше денежное,

Да еще же не пущает нас по Волге погулять,

Вниз по Волге погулять, сдунинаю воспевать».

В других вариантах этой же песни, широко распространенной в народе, рассказывается, как ватага удальцов расправлялась с астраханским губернатором, как он сулил речной вольнице горы сокровищ, но разбойнички все же в речку-матушку его голову зашвырнули и кричали ей со смехом вослед: