Кора Ландау-Дробанцева - Академик Ландау; Как мы жили Страница 36

Воздушная легкость характера. Как с ним было легко! Даже упреки воспринимал с сияющей улыбкой.

— Дау, ты опять из ванны вышел мокрый, босой, испортил весь паркет, — говорила я, ликвидируя изящные следы его босой ноги. Кисти рук тоже были трогательно изящны. Все безгранично покоряло, в нем не было изъянов.

Его яркая личность озарила всю мою жизнь. Все освещалось его присутствием, его любовью. Но где-то таилась тревога: а вдруг за этот величайший источник счастья, неземной радости придется расплачиваться жесточайшими страданиями? Боги злы, завистливы и очень коварны!

Глава 20

Грянула Великая Отечественная война. В прекрасное лето, в прекрасное утро грянул гром страшнейшей из войн. Институты Академии наук СССР имели броню. Секретарь парткома нашей партийной организации, где я работала, сказал мне: "Кора, у тебя сейчас одна очень серьезная партийная нагрузка — береги мужа. Ландау очень нужен нашей стране".

Значимость Дауньки меня поразила, но не оправдала. Моя совесть была нечиста. Правда, военной специальности у меня не было, мобилизации я не подлежала, но была молодость, было здоровье, была война, был фронт. Особенно, когда я встречала раненых, было очень стыдно. Но был еще и Дау. Опасность обострила любовь. Добровольно уйти на фронт, оставить Дау — это было выше моих сил. Я стала предательницей перед лицом моей комсомольской юности. Партийное поручение секретаря ревностно выполняла, особенно в эвакуации в Казани. Выполняла еще много партийных поручений. Даже была зачислена в штат инструктором райкома партии в Казани в 1943 году, но мы уже уезжали в Москву, домой.

В 1943 году Дау получил свой первый орден "Знак Почета". Этой первой награде Родины во время войны Дау радовался более всех наград, полученных им потом. Счастлив он был тем, что его работы в военной области заслужили награду.

Сейчас, сопоставляя отдельные факты из казанской жизни, я думаю, что Дау имел какое-то отношение к созданию знаменитых «катюш». Он тогда много работал над техническими расчетами. Он молниеносно решал и исправлял военные математические задачи.

Осенью 1942 года в Казань из Харькова приехал Илья Лившиц, хотя их институт был эвакуирован в Алма-Ату. Вечером от Женьки Дау вернулся очень возбужденным:

— Коруша, какую массу золота я видел у Женьки! Первый раз видел золото царской чеканки. Продемонстрировав мне свое золото, Женька и Илья стали меня уговаривать сейчас под шумок пробираться к персидской границе, а когда немцы возьмут Волгу, перейти границу и пробираться в Америку. Золото-то поможет до Америки добраться.

— Дау, а причем здесь ты? Пусть бегут со своим золотом в Америку.

— Коруша, им необходимо мое имя в пути и особенно в Америке. Нет, ты не бойся, я никуда бежать не собираюсь, но я никак не мог доказать Лившицам, что немцы Волгу не перейдут и что Россию завоевать невозможно! Почему-то забывают историю. Армия Гитлера погибнет, как погибла армия Наполеона.

— Дау, а ты не посоветовал Женьке сдать свое золото в фонд победы?

— Коруша, мы победим без Женькиного золота, но про золото ты знать не должна. Я дал слово о золоте тебе не говорить. А главнейшее — я сейчас нужен стране, я ведь тоже работаю на Красную армию.

Об этом говорит еще и тот факт, что в 1945 году в докладах Академии наук появились три статьи Дау о детонации взрывных веществ. В справочниках наряду с адресом Института физических проблем был еще адрес Инженерного комитета Красной армии.

Илья с семьей уехал в Алма-Ату, а Женька остался при Ландау. Уговаривать меня бежать в Америку Женька не решился. Когда же в 1943 году мы вернулись в Москву, опять пришлось поселиться в одной квартире с Женькой.

Учитывая ценность продуктов питания во время войны, Женька перестал мыть посуду после еды: он тщательно вылизывал языком все тарелки, ложки, вилки и даже сковородки, только не горячие.

Дау ему говорил: "Женька, как ты здорово лижешь! Твоя посуда совсем чистая". Такие эксцессы очень веселили Дау.

Рубашки Женька носил два срока. Когда воротник и манжеты становились грязными, он выворачивал и носил наизнанку, утверждая, что этим он удлиняет их жизнь, считая, что белье в основном изнашивается только в стирке. Чем реже стирать, тем оно дольше будет служить. Чем не Плюшкин?

Пайки по карточке у нас были более чем приличные. Женьку поразила разница твердых цен по карточкам и цен на черном рынке. Он решил обогатиться. Продавал все, даже мыло. Вскоре заработал чесотку. Ходил забинтованный, промасленный дегтем. Теперь ему уже мыться было нельзя. Я боялась, что он заразит Дау. Но, к счастью, вскоре из институтских квартир выселили всех временно проживавших. Даунька меня спросил: "Коруша, какую ты хочешь занять квартиру?" — "Дау, я мечтаю жить в квартире № 2. Дверь квартиры № 2 в нескольких шагах от входной двери в институт. А ты зимой бегаешь раздетый много раз в день". Мы заняли квартиру № 2. А Женьку отселили и, наконец, уже навсегда. От чесотки мы убереглись.

— Коруша, имей в виду, мой — верх, а ты занимаешь низ. Будем жить, как до войны. На разных половинах, война кончится, мы еще увидим небо в алмазах. Будем жить ярко, весело, интересно! Надо наверстать упущенное. Моя комната будет бывшая Женькина, там хороший стенной шкаф. Вторая большая комната наверху будет гостевая, а в маленькой балконной комнате наверху поставим телефон. В ней очень плотно закрывается дверь, когда я буду разговаривать со своими девицами, ты не будешь слышать. И когда ты будешь разговаривать со своими поклонниками, можешь не опасаться, никто не услышит.

Высокие стены маленькой балконной комнаты, ставшей впоследствии библиотекой, слышали все интимные разговоры физиков нашего института. Все знали: только у Дау по телефону можно поговорить без свидетелей с другом, с женой, с подругой. Самым активным гостем был Аркадий Мигдал, а самым верным мужем — Яша Смородинский: он никогда не пользовался нашим телефоном. Дау очень гордился телефонной комнатой, особенно когда ею пользовались не члены нашей семьи.

С ремонтом я справилась одна. Побелить стены и потолок с добавлением синьки и охры было нетрудно. Но в комнате Дау надо было соорудить очень тяжелую, задергивающуюся шнурами штору, смягчающую шум с улицы. Дау всегда очень плохо спал. Во время эвакуации кому-то понадобились клыки над окном у Дау, на которые вешают шторы, и их вынули вместе с кирпичами. По моей просьбе слесарь института выковал два добротных костыля, и я вмуровала их в стену цементом с кирпичами.

Прошли годы, отгремела война. Лившицу дали верх первой квартиры, три комнаты. Ему понадобились клыки — повесить штору. Я готовила обед, слышу — наверху грохот. Я решила: вероятно, ремонтируют крышу. Но Дау зашел в кухню и сказал: "Коруша, там Женька наверху в моей комнате забирает свои гвозди, очень стучит, я позанимаюсь у тебя внизу". — "Так это он выколачивает мои клыки, их вынуть невозможно!".