Павел Лукницкий - Сквозь всю блокаду Страница 36

— Ну как?

— Все в порядке, — смеется Захариков, — черепушка немного… мозги там где-то показались, ну, заткнули их назад… А пулю сам в бою вытащил!

Комбат отправляет Захарикова к врачу, чтобы тот установил ему нужный режим.

Простреленная нога Иониди еще не зажила. Чтобы явиться сюда из госпиталя, Иониди, оказывается, схитрил. Ссылаясь на то, что ему очень хочется повидать жену, он упросил госпитальных врачей выписать его из госпиталя в отпуск, на побывку к жене до полного излечения. Врачи посоветовались, пожалели младшего лейтенанта, мечтающего после ранения хоть недолго побыть с женой, подумали: уж в домашней-то обстановке жена сама последит за муженьком, не позволит ему до выздоровления «рыпаться» — и дали Иониди отпускной билет. На прощание спросили:

— А в какой обстановке живет ваша жена?

— В прекрасной обстановке! — ответил Иониди. — По нашим временам лучшей и пожелать нельзя!..

Иониди не обманул врачей, явившись на побывку к жене… сюда, на передовую. Валя Потапова усмехается: «Что с ним поделаешь!»

Сапог на ноге Иониди разрезан и обмотан бечевкой. Комбат приказывает выдать ему новые сапоги, но нужного, сорок третьего, номера здесь не оказывается, и комбат велит Иониди сейчас же отправиться на попутной машине в Песочное, где находится тыловой склад батальона.

Едва Иониди с Захариковым, сопровождаемые Валей и Аней, ушли, в блиндаж явился высокий, коренастый, мужественный, черный как цыган, с черной окладистой бородой главстаршина, командир отделения, кандидат партии Николай Антонович Цыбенко. Держится он осанисто. В черной своей шинели, отлично сшитой, похож скорее на адмирала, чем на главстаршину.

По тому, как его встретили, как дружески и уважительно с ним заговорили, я сразу увидел, что он пользуется и любовью и авторитетом среди товарищей.

— Ну как, Цыбенко, дела? Садись, рассказывай!

— Всё ничего, но, думаю, в случае чего, стрелять не из чего! Но, думаю, в случае чего, я себе оружие достану!

— Не беда! Гостю не полагается!

— Ну, какой я гость!

И я узнаю, что, явившись вчера из госпиталя, Николай Антонович Цыбенко привез подарки бойцам и уже хозяйственно — именно хозяйственно — облазил весь передний край: всё ли везде в порядке, как устроены огневые точки, кто как окопался, кто по каким ходам сообщения и по каким кочкам куда лазает, как маскируется и прочее, и прочее, — и всё это не по обязанности, а просто так, чтобы знать, как, где и что в батальоне делается. Украинец, он обладает грубоватым, но хорошим юмором, донбассовский шахтер-коногон (работал в шахтах «Артем» и «Алчевское»), он положителен и в делах и в речах. Здоровенный, кряжистый, он покручивает черный ус, поблескивает черными веселыми глазами, очень спокойными, проницательными. Он молод еще — ему тридцати один год от роду. Его тщательно пригнанная морская форма, три узкие золотые полоски на рукаве черной шинели и на рукаве кителя вызывают тайную зависть давно уже принявших пехотное обличье товарищей, они внимательно выслушивают всё, что говорит он, усмехаются его задору и неторопливо высказываемым шуточкам.

После ранения 13 сентября восемью пулями, когда уничтожил в атаке вражеское пулеметное гнездо, Цыбенко лежал в Ленинграде, в госпитале Военно-морской медицинской академии на улице Газа, врачи не хотели его выписывать, он всеми правдами и неправдами добился «отпуска на десять дней» и, получив его, сразу же явился «домой» — сюда, на передовую. Через десять суток он должен вернуться в госпиталь.

— Черт, неохота ехать туда уже! Чего там и делать? — И, подумав, добавляет: — Ну, правда, дело-то и там… Только кто-нибудь другой это, а не мне там!..

В госпитале при бомбежке возник пожар. Цыбенко, вместо того чтобы покориться санитарам, уносившим тяжелораненых вниз, сорвался с койки и в одних подштанниках, забыв о восьми своих ранах, побежал на крышу тушить пожар. Сейчас ему напоминают об этом, смеются, потом расспрашивают, что же он сегодня делал на переднем крае.

— Ну всё, всё место узнал — болото, и где шли, когда меня хватануло, где вылезли из лесочка по-над этим рвом. Сейчас там позаложено, накат сделали, ну а тогда не было ничего…

И, вспоминая, как был ранен, повторяет полюбившуюся ему фразу:

— Ну просто он от всей души дал мне, не пожалел!

8 ноября. 12 часов 30 минут

Пока разговариваем, в одной из рот опять начинается горячка, лезут фашисты, слышим частую пулеметную стрельбу, рев минометов. Трепалин не отрывается от телефона, спрашивает, дает приказания, потом посылает своего адъютанта вдвоем с краснофлотцем лично доставить мины туда, где в них сейчас обнаруживается острая нехватка. Цыбенко просится сопровождать их, как «молодых и неопытных». Комбат не разрешает: Цыбенко еще нездоров. Адъютант Ероханов и боец отправляются, мы слушаем гул.

Откуда-то звонит адъютант. Комбат, только что получивший от полка новую заявку для минометчиков, разговаривает с ним «кодовым языком»: куда сколько мин — к дороге — вынести, как охранять, где грузить на машину.

Кладет трубку и говорит мне:

— В общем сверху еще ничего не сказано, а я уже знаю — начинаем наступление на Александровку. Противник хочет к празднику нам «подарок» сделать — захватить Каменку, но мы не лыком шиты, сейчас сами им по зубам дадим!

Затем рассматривает позиции на карте, распределяет силы для предстоящей сегодня операции, в перерывах между телефонными разговорами решает хозяйственные дела, подписывает бумаги.

Возвращается от врача Захариков. У него шум в ушах, был момент слепоты. Комбат направляет его в Ленинград, на консультацию к профессору. Захариков упирается, но получает категорическое приказание. Потом в «кают-компанию» входит Иониди с бойцом; я замечаю, что один сапог Иониди — всё тот же, разрезанный. Иониди садится на скамью, бочком продвигается к углу стола, внимательно слушает телефонные разговоры комбата. Боец греется у печки, колет штыком-кинжалом лучину. А Цыбенко в «кают-компании» уже нет, — я и не заметил, как он исчез.

Комбата приглашают в штаб соседнего стрелкового полка, сообщив по телефону о предстоящей операции. Комбат кладет трубку, говорит: «Спохватились!» — и уходит. Вскоре приходит младший командир, докладывает комиссару:

— Товарищ комиссар! Велели передать, что вся музыка будет в четырнадцать ноль-ноль.

Сейчас — 13.00. Комиссар куда-то уезжает.

13 часов 15 минут

Пришел комбат. Через сорок пять минут несколько рот полка Шутова начнут наступать на Александровку. Приказано эту деревню взять. Батальон морской пехоты участвует в деле только своей минометной ротой. Трепалин, развернув карту, вызывает по телефону «Орел»: