Дэвид Вейс - Убийство Моцарта Страница 36

– Именно это я и сказал вам, господин Отис, – перебил Эттвуд. – Письмо Кавальери ничего не меняет. Оно лишь подтверждает мои слова.

Браэм продолжал:

– Кавальери писала, что Моцарт заболел на следующий день после ужина. И что эта болезнь была смертельной. Кавальери, видимо, обеспокоило такое совпадение, она несколько раз повторила, что Моцарт не жаловался на желудок и почки, что ему стало значительно лучше и что ужинал он с аппетитом.

– Вы считаете, господин Браэм, что Кавальери что-то подозревала? – спросил Джэсон.

– Нет. Думаю, что и Энн ничего не подозревала. Энн никогда не высказывала мысли, что Моцарт был отравлен. И все же этот ужин и внезапная смерть будили ее подозрения. По ее мнению, письмо Кавальери было попыткой снять с себя вину.

– Отлично, – саркастически заметил Эттвуд. – В 1791 году Энн Сторейс получает письмо, а тридцать три года спустя высказывается предположение, что она подозревала убийство. Почему же, Браэм, она об этом умолчала в то время?

– Возможно, по той же причине, по какой вы не желаете разговаривать об этом теперь.

– Да о чем тут разговаривать? – возмутился Эттвуд.

– Господин Браэм, а Кавальери жива? – спросил Джэсон.

– Давным-давно умерла. И Михаэль ошибся, она была австриячкой, а не немкой. Мне об этом сказала Энн.

– Это ничего не меняет, – заметил О'Келли. – А вы не ошибаетесь насчет письма?

– Нисколько. Энн его хорошо запомнила. Она удивлялась тому, что Моцарт ужинал у Сальери, говорила, что Моцарт ему не доверял.

– У вас сохранилось письмо? – спросил Джэсон.

– Нет. За несколько лет до смерти Энн мы с ней расстались. Но она помнила письмо наизусть. Вечером Моцарт ужинал у Сальери, на следующий день заболел, через две недели умер. Ей это казалось странным совпадением.

– Очень странным. – Джэсон словно размышлял вслух. – Найти бы только доказательства, что эти события произошли, и именно в такой последовательности.

– Это может знать жена Моцарта Констанца либо ее сестра Софи, которая была при нем, когда он умирал, – сказал О'Келли. – Когда ужасная весть о смерти Моцарта дошла до меня, я написал Констанце, а ответила мне Софи. Она сообщила, что Констанца до сих пор не оправилась от горя и что последние часы его жизни ухаживала за Моцартом она, Софи. Она писала, что ей никогда не забыть его предсмертных мгновений, его распухшее тело, вздувшийся живот, застывший взгляд, конвульсии.

– От чего же, по мнению Софи, он умер? – спросила Дебора.

– От болезни почек, госпожа Отис. Но теперь я понимаю, что причиной мог быть и яд.

– Однако, как и Браэм, вы сочли уместным лишь теперь заговорить об этом, – заметил Эттвуд.

– Такие вещи не сразу приходят в голову. Если Сальери действительно хотел избавиться от Моцарта, то легче всего было выискать у него наиболее уязвимое место, почки. И не обязательно это мог быть яд, а просто вредная ему пища.

Пока остальные раздумывали над словами О'Келли, Эттвуд нетерпеливо встал и объявил:

– Мне кажется, господин Отис боится сыграть для нас. Может быть, он не музыкант? Сальери, по крайней мере, был музыкантом.

Джэсон не мог отказаться. Инструмент был непривычным, и он чувствовал, что гости невнимательно слушают его, но постепенно музыка Моцарта целиком завладела им, и он стал играть увереннее. Эттвуд поставил на пюпитр ноты Моцарта, ту самую фантазию, с которой его познакомил Отто Мюллер, но Джэсон сделал вид, что играет ее впервые. Его игра приобретала все большую выразительность и силу, а музыка, исполненная драматизма и напряженных страстей, удивительно отвечала моменту.

Кончив играть, Джэсон спросил:

– Каково ваше мнение, господин Эттвуд?

– В старании вам не откажешь, – снисходительно заметил Эттвуд. – Но до совершенства еще далеко. Нельзя ли послушать ваши собственные сочинения?

Джэсон сыграл несколько гимнов, но насколько эта музыка была холоднее и бесцветнее Моцарта! Закончив, он заметил чуть насмешливые улыбки Эттвуда и Тотхилла.

Однако Тотхилл вслух похвалил:

– Ваши гимны весьма приятны для слуха.

– Ну, а каково ваше мнение, господин Эттвуд? – снова спросил Джэсон.

– Вы слишком подражаете Генделю. Вам следует брать уроки композиции. Обязанности органиста при соборе св. Павла и заказы короля отнимают у меня сейчас много времени, но я бы мог выкроить для вас несколько часов. Моцарт говорил, что никто лучше меня не подражает его манере.

– Но я не стремлюсь быть вторым Моцартом! – воскликнул Джэсон.

– Это разумно. И к тому же невозможно. Но ведь вы хотите изучить его музыку. Когда вы могли бы приступить к урокам?

– Я скоро уезжаю в Вену.

– Господин Тотхилл говорил мне, что госпожа Отис… – Эттвуд запнулся. – Разве вы не собираетесь остаться здесь?

– Что же сказал господин Тотхилл? – спросил Джэсон. Тотхилл поспешил объяснить:

– Сейчас в Лондоне дают немало фортепьянных концертов для знати и других богатых людей, иногда их посещают даже члены королевской семьи. А у вас есть талант, и вы можете позволить себе развлечься. У вас, господин Отис, чрезвычайно живой ум. Чего вы только не придумали о Моцарте.

– Вы мне не верите?

– Отчего же, у нас в Англии богатые люди тоже подчас позволяют себе всякие чудачества. От этого они только становятся более интересными. – Если бы его жена, подумал банкир, могла обеспечить ему приличный пожизненный доход с условием, что он бросит занятия музыкой, он бы с искренней признательностью принял сей щедрый дар. – Почему бы вам не продолжить музыкальное образование под руководством господина Эттвуда? Вполне достойный выбор. А я бы снял для вас дом не хуже вот этого. Он обойдется вам от пятидесяти до ста фунтов в год. Заметив колебания Джэсона, Эттвуд прибавил:

– Знакомство со мной откроет вам доступ во многие аристократические дома Лондона. Заметьте, я даю уроки лишь талантливым ученикам.

– Но пока вы не сказали, есть ли у меня способности?

– Ваши произведения исполняются публично, значит, при наличии соответствующей подготовки все образуется само собой.

Джэсон посмотрел на присутствующих. О'Келли выглядел заинтересованным; на лице Тотхилла застыла неживая улыбка; Браэм задумчиво хмурился. Лицо Деборы выражало то покорность, то волнение. В ожесточении Джэсон подумал, что она его не послушается, что она никогда не слушала его музыку, можно сказать, никогда ее не слыхала; что она готова войти в заговор с Тотхиллом и Эттвудом, только бы удержать его здесь.

– Когда я пришла сюда сегодня, то не думала, что так трудно будет принять решение, – вдруг сказала Дебора.

– Вы дали мне основание думать, что предпочитаете Лондон Вене, – ответил Тотхилл. – Вы могли бы отлично здесь устроиться, госпожа Отис.