М. Барабанщиков - Лётчики Страница 36

— Не знаю, — ответил писателю комиссар, — не знаю. Вот скоро выздоровеет, у него спросим. Наверное, скажет, что не мог. У него такой характер: он вообще не может видеть, когда от него уходит живой враг.

«Я вспомнил лицо Хлобыстова в кабине самолета, — заканчивает очерк К. Симонов, — непокорную копну волос без шлема, дерзкие светлые мальчишеские глаза. И я понял, что это один из тех людей, которые иногда ошибаются, иногда без нужды рискуют, но у которых есть такое сердце, какого не найдешь нигде, кроме России, — веселое и неукротимое русское сердце».

Когда он пришел в себя после третьего тарана настолько, что с обычной для него остротой стал воспринимать окружающий его мир, госпиталь удивил после аэродрома непривычной тишиной, размеренным распорядком и, что казалось поразительным, полной возможностью никуда не торопиться и спать, спать, сколько твоей душе угодно.

Первые дни он жадно пользовался представившейся возможностью, потом заскучал. То во сне, то наяву виделись ему бело-зеленые ориентиры Заполярья, чудился грохот моторов, хотелось вновь испытать напряженные минуты ожидания перед командой «Взлет!». Раздражал сладковатый, приторный запах хлороформа — во сто раз приятнее показался бы сейчас запашок бензина, гулко вливающегося в бак самолета. Словом, он испытывал то же, что ощущает каждый человек, если его вдруг, как бы на бегу, лишат любимого занятия.

Этот день 8 июня 1942 года начался несколько странно: задерживался ритуальный обход, в госпитале чувствовалось непонятное напряжение и суета, несколько раз влетала, трепеща крыльями белого накрахмаленного халата, медсестра, бросала на Алексея жгуче-любопытный и (показалось ему) испуганный взгляд, но, ничего не сказав, убегала. Потом послышался топот многих идущих йог, и в палате появился чуть ли не весь медперсонал госпиталя — врачи, сестры, нянечки.

Начальник госпиталя призвал всех к вниманию и гулким декламационным голосом зачитал по газете «Известия»:

«За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство лейтенанту Хлобыстову Алексею Степановичу присвоить звание Героя Советского Союза.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. И. Калинин

6 июня 1942 года. Москва, Кремль».

После госпиталя его направили в Подмосковье — подлечиться и отдохнуть в санатории Военно-Воздушных Сил, и наконец наступил тот самый день, который можно назвать еще одним звездным днем летчика Хлобыстова, только на сей раз в буквальном смысле этого слова: в Кремле «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин произнес поздравительные слова и вручил ему орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.

Хлобыстов, получив награду, сказал лишь:

— Служу Советскому Союзу!

Для него сказанные слова были не только принятой формулой — в этих трех словах заключались суть и смысл его жизни.

Хотелось побыть в одиночестве. Стоял солнечный, теплый день, и ощущение внутренней теплоты, взволнованности, радости от только что пережитого в Кремле переполняло его существо. Он был все же немного недоволен тем, что столь кратко ответил на поздравления Михаила Ивановича Калинина, и сейчас, остановившись перед Мавзолеем и слушая перезвон курантов, всматриваясь в суровый облик военной Москвы, он невольно обратился мыслью к вождю революции, вновь и вновь внутренне поражаясь той титанической работе, которую вел Владимир Ильич как руководитель партии и государства. Нет, надо было все же сказать о том, что, на его взгляд, он не совершил ничего выдающегося, он просто, как один из рядовых армии коммунистов, армии Ленина, выполнил свой долг.

«А не пора ли на фронт, Леша? — подумал он вдруг о себе как о другом человеке. — Не время, пожалуй, околачиваться в госпиталях...»

Однако, когда ему предложили короткий по военным временам отпуск, не устоял — больно уж искушение велико. Спросил, волнуясь:

— А на родину, в Рязань, можно на несколько деньков?

И, получив согласие, заторопился в гостиницу собираться.

Здесь, нервничая, его ждали представители от завода.

— Митинг в пересменке назначен, Алексей Степаныч. Наказано без вас не возвращаться. Так что машина у подъезда, пора ехать. Или, не дай бог, планы другие?

— Обижаете, друзья, — улыбнулся Алексей. — Могу ли я, будучи в Москве, не заехать на родной завод?

Он стоял на трибуне, прижимая к груди охапку цветов, ловил на себе восторженные взгляды худых, перемазанных машинным маслом подростков и с видимым смущением впервые в жизни слушал столь много добрых, искренних и высоких слов о себе. Потом, отвечая на приветствия, он сказал, что все произнесенные здесь слова правильные, но относятся они не к нему лично, Алексею Хлобыстову, он понимает, что чувство и слова выступавших товарищей обращены к героической Красной Армии, ко всем его боевым соратникам, которые ведут кровопролитные бои с фашистским зверем.

— А еще правильнее будет сказать, — закончил он с воодушевлением, — что сражается вся страна, героически сражается на фронтах и в тылу, и потому смерть фашистским оккупантам будет — и будет непременно!

В парткоме, рассказывая Алексею о делах завода, его попросили задержаться на денек-два, в цехах выступить, с комсомольцами встретиться.

— У нас сейчас основная ударная сила — женщины, старые рабочие да мальчишки. Работают действительно героически — трудно вообразить, что можно работать еще больше и напряженнее, но с подростками, если откровенно, беда — бегут с завода. Бегут на фронт, воевать рвутся. Мы их к военному делу приучаем, у нас и винтовки есть, объясняем, что, во-первых, и здесь работа, крайне нужная фронту, и, во-вторых, что и их черед придет — ведь главные сражения с врагом еще впереди, это мы понимаем. Так вот, просьба — провести с нашим заводским отрядом соответствующую беседу, а главное — одно-два занятия с оружием — нетрудно представить, как лестно будет молодым позаниматься под командой настоящего командира, да еще героя.

Алексей, понимая, что отказаться не сумеет, все же запротестовал слабо:

— Так не строевой же я командир, товарищи. Летчик я.

— Считай, Леша, что это разовое партийное поручение. Как бывшему заводскому комсомольцу, — сказал секретарь парткома.

— Раз поручение — выполняю.

Давняя мечта его тоже осуществилась — он приехал к землякам, в Рязань, выступил на собрании партийного хозяйственного и комсомольского актива области, но в областном центре не задержался, попросил отправить в родное село — благо всего-то езды тридцать пять километров...