Александр Дюма - Путешествие в Египет Страница 36

Я растянулся на ковре, совершенно успокоенный относительно добросовестности наших проводников и тем самым безопасности самого путешествия. Мы являли собой достаточно внушительный отряд из восемнадцати хорошо вооруженных людей. Единственным, неотвязно преследовавшим меня поводом для беспокойства был непомерный горб несчастных дромадеров, на котором, к тому же без стремян, я не видел возможности находиться более пяти минут; наконец я заснул, убежденный в том, что Аллах велик и милосерден.

Я проснулся на рассвете и бесшумно выскользнул из палатки, лелея коварный план выбрать самого низкорослого из трех дромадеров. Арабы уже поднялись и седлали своих верблюдов; я позвал Бешару и попросил отвести меня к животным. Наши три дромадера лежали, подогнув колени, друг подле друга, вытянув свои змеиные шеи, поэтому мне было трудно судить об их росте; я потоптался вокруг, чтобы лучше рассмотреть их, но Бешара не позволил мне слишком близко подходить к голове. Я поинтересовался почему. Ведь они казались такими смирными, а их робкий, томный вид придавал им особую прелесть; он объяснил, что порой дромадеры совершенно неожиданно хватают человека за руку или за ногу и могут сломать их, как соломинку; он показал мне своего приятеля, который во время предыдущего путешествия стал жертвой подобного несчастного случая; а за несколько дней до нашего отъезда из Каира один достопочтенный, ничего не подозревавший турок покупал рулон пасты-мармелада на базаре и внезапно был схвачен за тюрбан и поднят над землей. Когда он упал, все бросились к нему на помощь, но обнаружили, что верхняя часть головы - череп и мозг - осталась в тюрбане. Однако дромадеры совершают подобные нападения не по злобе и без задней мысли, а в редкие минуты радости или дурного настроения, когда и самые спокойные натуры теряют душевное равновесие.

Никто никогда еще не внимал Бешаре с таким благоговением, как я, еще не было случая, чтобы его речь так врезалась в память слушателя. Я незамедлительно показал ему, как считаюсь с его советами, отпрянув от головы и заняв позицию у хвоста того дромадера, на котором я остановил свой выбор. Он беспечно лежал на песке, поджав под себя ноги и вытянув шею; в таком положении седло находилось не выше, чем у обычной лошади. Я решил до прихода остальных и под наблюдением моего друга Бешары произвести, якобы из простого любопытства, небольшой опыт, чтобы поближе познакомиться с животным.

Напевая п делая вид, что мысли мои заняты совсем другим, я уцепился за седло и за свисавшие с него веревки; совершив три классических движения, я взгромоздился на возвышение и оказался в седле; по стоило мне усесться, как животное, знавшее свое верблюжье дело не хуже, чем я ремесло наездника, внезапно подняло заднюю часть туловища, так что мой нос сразу же оказался на восемь дюймов ниже уровня коленей, и я получил в грудь сильный удар седельной шишкой, оправленной медью. В ту же секунду передняя часть верблюжьего туловища поднялась с той же непредсказуемостью, что и задняя. Я почувствовал удар по пояснице седельной лукой, ни в чем не уступавший удару седельной шишкой в грудь. Бешара, ни на минуту не спускавший с меня глаз, пока я проделывал упражнения в вольтижировке, объяснил мне, что эти две выпуклости па седле придуманы на редкость удачно, иначе я неминуемо упал бы вперед или назад; Бешара сделал это замечание, улыбаясь, словно хотел доказать мне, что я был несправедлив по отношению к седлу, из чего я заключил: он просто-на-просто нахал. Поэтому, когда он предложил мне спуститься, я высокомерно ответил ему, правда в глубине души испугавшись собственной дерзости, что останусь сидеть на верблюде так долго, как мне заблагорассудится, и его это вовсе не касается. Бешара понял свою оплошность п в знак примирения предложил мне воспользоваться моей позицией и полюбоваться пейзажем. И впрямь, с той возвышенной точки, где я находился, мне открывалось необозримое пространство. Дромадер стоял головой к северу, хвостом к югу. Справа от меня лежали могилы халифов, ограниченные безжизненной грядой Мукаттам, вершина которой была уже освещена, а подножие еще скрыто в тени; предо мной простиралось поле боя Гелиополя, а слева - Каир с минаретами, блестевшими в первых лучах солнца.

Это изумительное зрелище с Нилом вдали вызвало у меня желание продлить удовольствие и осмотреть пейзаж, находившийся за моей спиной; я дернул дромадера за поводья, чтобы тот повернулся, но он, казалось, не понял моего намерения; я дернул сильнее, он поднял голову и зашагал вперед. За неимением поводьев, я решил действовать ногами, но скоро сообразил, что это намерение не соответствует возможностям, отпущенным мне природой; и, так как верблюд двигался по-прежнему вперед, увлекая меня к Дамьетте, мне пришлось позвать па помощь Бешару; он прибежал, не помня зла, и остановил животное, дав ему на ладони несколько бобов, верблюд тотчас же развернулся в противоположном направлении, словно это был не верблюд, а ученый осел, и тогда моему взору открылись новые горизонты.

Они простираются от Старого Каира до пальмовой рощи, растущей на месте Мемфиса, над которой возвышаются пирамиды Саккара; справа - пирамиды Гизы, слева - цепь Мукаттам, поднимающаяся к Нилу и исчезающая из виду где-то в Верхнем Египте; еще дальше тянется, насколько хватает глаз, пустыня, продолжаясь за горизонтом уже в воображении, необъятная, как океан.

Я заканчивал осмотр, когда полог палатки откинулся и оттуда вышел Мейер. Я сделал вид, что не замечаю его, и принял непринужденную позу. Скосив глаза в его сторону, я увидел, что, не умея так владеть своими чувствами, как я, Мейер смотрит на меня если не с восхищением, то с завистью и, наверное, многим бы пожертвовал, чтобы оказаться на моем месте; правда, теперь зрителей было куда больше, чем четверть часа назад; арабы уже навьючили верблюдов, и теперь отъезд зависел только от нас.

Мейера выручило то обстоятельство, которое меня повергло в замешательство: его дромадер, увидев, что остальные уже стоят, тоже выпрямился, следуя их примеру; арабы пытались заставить его опуститься на колени, но Мейер оценил выгодность подобного положения и попросил их не беспокоиться. Для него, бывалого моряка, вскарабкаться на спину любого животного-детская забава; труднее удержаться в седле. При помощи веревки он мог подняться хоть на самую верхушку колокольни. И теперь, как только он увидел, что с седла свисает веревка, он подал знак, чтобы ему не мешали, и в мгновение ока под восторженные крики зрителей уже восседал на своем дромадере. Что же касается господина Тейлора, то после первого путешествия в Верхний Египет и возвращения в Каир из Александрии он превратился в заправского наездника.