Кейт Саммерскейл - Бесчестие миссис Робинсон Страница 36

Адвокаты защиты, возглавляемые Филлимором и Форситом, установили, что Генри расспрашивал Уоррена о событиях в Мур-парке с помощью частного сыщика, бывшего детектива полиции Чарлза Фредерика Филда. Чарли Филд был энергичным, хитрым человеком, полным и неразборчивым в средствах — словно списанным с инспектора Бакета в диккенсовском «Холодном доме» (1853), — которого, после ухода из полиции, часто нанимали мужчины, желавшие собрать доказательства неверности своих жен. Адвокаты спросили Уоррена, правда ли, что после этой встречи с бывшим инспектором Филдом он признался дворецкому Мур-парка, будто бы на самом деле не видел, как доктор Лейн обнимал миссис Робинсон. Они дали понять, что Уоррен солгал суду, подкупленный агентом Генри ради ложных показаний.

Уоррен это отрицал. Он сказал, что разговаривал с дворецким Мур-парка о встрече с мистером Филдом и мистером Робинсоном, но не признался в намерении лгать об увиденном в беседке.

Дела о разводах часто зависели от показаний слуг и персонала гостиниц, поскольку те были наиболее вероятными свидетелями случаев незаконной связи между людьми, относившимися к среднему классу и высшему обществу, но судьи держались настороже, учитывая возможность подкупа или мстительности наемных работников. «К показаниям уволенных домашних слуг следует относиться с большой осторожностью и самым тщательным образом их исследовать, — предупреждал юридический справочник 1853 года, — в противном случае наше положение вселяет страх, вокруг наших столов и кроватей будут расставлены ловушки, и наши удобства превратятся в орудия боязни и тревоги».

Вызвали двух других слуг из Мур-парка. Джон Томас Дженкинс показал, что, по его мнению, доктор Лейн обычно оказывал миссис Робинсон больше внимания, чем любой другой даме.

— Замечали ли вы когда-нибудь фамильярность в их отношениях? — спросил адвокат защиты.

— Нет, — признал Джон Дженкинс, — не замечал.

Сара Бермингем, сестра садовника Мур-парка, который переписывался с Дарвином, дала похожие показания о близости между доктором Лейном и миссис Робинсон. Она добавила, что в разговоре с ней миссис Робинсон назвала доктора «очень красивым» и «очаровательным» человеком.

Суд заслушал показания — газетное сообщение не уточняет, кого из слуг, — о том, что доктора Лейна видели выходившим из комнаты миссис Робинсон, а ее видели в его кабинете, и они шептались за обеденным столом.

На этом изложение дела истца, по словам Чемберса, закончилось.

Теперь дело должны были представить защитники Эдварда и Изабеллы. Но когда адвокат Изабеллы, доктор Филлимор, начал приводить свои доводы, Кокберн прервал его. Своим ясным, мелодичным голосом главный судья объявил, что представляемые материалы не годятся для дамских ушей. Он предложил ненадолго прервать заседание суда и удалить из зала женщин. Остальные судьи согласились. Видимо, на том же основании присутствовавшим в зале суда репортерам помешали или запретили публиковать дальнейший ход заседания, поскольку больше никаких подробностей слушаний того дня в печати не появилось.

Большинством истцов в новом суде были мужчины, обвинявшие своих жен в неверности. По закону, для получения развода мужу следовало всего лишь установить неверность жены, тогда как женщине требовалось доказать, что ее муж не только изменил ей, но также был виновен в уходе из семьи, жестокости или сексуальных преступлениях, а именно, двоеженстве, кровосмешении, насилии, содомии или скотоложестве. Такой двойной стандарт был обусловлен социальной опасностью, которую представляла собой прелюбодейка. Поскольку неверная жена могла родить своему мужу ребенка от другого мужчины, она ставила под угрозу уверенность в отцовстве, родстве, порядке наследования и праве наследования — основах буржуазного общества[86]. Архетипом английской прелюбодейки была королева Гвиневера, женщина, чья неверность привела к гибели королевства ее мужа. «Другого тень все льнет и льнет ко мне, — говорит Гвиневера в поэме Теннисона «Королевские идиллии» (1859). — И пачкает меня».

Наиболее печально известной неверной супругой современной литературы была госпожа Бовари, скучающая провинциальная жена в романе Флобера, изданном в 1857 году. Эмма Бовари беспокойна, сентиментальна, меланхолична, увлекается романами — одна из любимых ее книг «Поль и Виргиния» Сен-Пьера, произведение, которое Изабелла цитировала Эдварду в октябре 1854 года. Эмма влюбляется в молодого служащего, заваливает его подарками, и в самой скандальной сцене романа — изъятой из оригинального варианта, печатавшегося с продолжением в журнале, но восстановленной Флобером в изданном романе — вступает с ним в интимную связь в карете.

Хотя роман много лет не издавался в Англии, он сразу же вызвал комментарии в британской прессе. Эссе в «Субботнем обозрении» за 1857 год характеризует Эмму Бовари как «один из наиотвратительнейших» литературных персонажей; автор заявляет, что женщины подобного сорта угрожают разрушить общество изнутри. Он заверял своих читателей в отсутствии опасности, что «наши романисты» оскорбят общественную мораль, как это сделал Флобер, но предупреждал: английские нормы поведения и морали несут в себе свои риски. Национальная сдержанность в отношении секса может закончиться вспышкой желания. «Легкая литература, целиком основанная на любви и полностью, и систематически замалчивающая одну из важнейших ее сторон, — замечает автор, — может вызвать тенденцию к поощрению страстей, на которые неприлично даже намекать».

За две недели до начала процесса Робинсонов на летней выставке в Королевской академии, всего в миле на запад от Суда по бракоразводным и семейным делам, была показана картина, посвященная неверной жене. Центральная часть триптиха работы Августа Леопольда Эгга изображала семью среднего класса в гостиной. Подобно Генри Робинсону, этому мужу стало известно о грехе жены не от человека, а через письменный источник: он узнал о ее преступлении, прочитав письмо. Муж безвольно опустился в кресло, взгляд пустой, в руке листок бумаги. Ногой он попирает портрет любовника жены. Та ничком лежит на сплошь застланном коврами полу, спрятав от стыда лицо. Их дети, две девочки, на мгновение отвлеклись от карточного домика, который сооружают в уголке, непрочной башни, балансирующей на книге французского романиста Оноре де Бальзака. Рядом с женой на полу валяется половинка яблока, символ того плода, которым Ева соблазнила Адама. Другая половинка, пронзенная ножом, лежит на столе рядом с мужем.

Картины по обе стороны от центральной сцены рассказывали о судьбе семьи. Мать и дети оказались разделенными с момента печального открытия. На левой — две девушки, живущие вместе в безысходной нищете; на правой — прелюбодейка с младенцем на руках съежилась под мостом Ватерлоо — печально известном убежище проституток и самоубийц, в миле к северу от Суда по бракоразводным и семейным делам. Две афиши на кирпичных арках под мостом рекламируют фарсы о несчастных браках. В самом последнем из них — «Жертвах» Тома Тейлора, премьера которого состоялась в лондонском Хеймаркете в июле 1857 года, — действовала претендующая на интеллектуальность женщина, презиравшая своего мужа-коммерсанта и флиртовавшая с бледным молодым поэтом.