Николай I - Мое самодержавное правление Страница 36

Московский купец Зиновей Дмитриев Буренков.

Верейский 2-й гильдии купец Василий Мартьянов.

Верейский 2-й гильдии купец Иван Лупачев.

С.-петербургский купец Федор Степанов.

С.-петербургский купец Иван Шариков.

С.-петербургский купец Самойла Вырубов, а вместо его, за неумением грамоте, по его велению подписал сын его Яков Вырубов.

Призовите к себе г. Громова. Внушите ему, что я вовсе не воспрещаю их обществу иметь священника, но порядочного, известного и правительству, хорошей нравственности, а не беглого. Дозволяю устроить и церковь по образцу староверческой; но не могу никак согласиться на прием беглых попов и именье молелен вместо церквей или по крайней мере часовен.

Серьезность настоящих обстоятельств, в связи с непосредственными интересами России, заставляет меня уяснить себе самому влияние, ими производимое на меня. Результат этого испытания пред судом моей совести, кажется, определяет мои обязанности.

Географическое положение России настолько счастливо, что оно делает ее почти независимой, в отношении своих собственных интересов, от того, что происходит в Европе; России нет надобности искать союзников, потому что ей нечего бояться; границами своими она довольна, и ей нечего желать в этом отношении, и потому она ни в ком не должна вызывать беспокойства.

Обстоятельства, вызвавшие заключение ныне действующих трактатов, относятся к тому времени, когда Россия, после решительной победы над ненасытным тщеславием Наполеона, пришла, как освободительница, помочь Европе сбросить с себя иго, под которым она томилась.

Но память о благодеяниях скорее теряется, нежели забывают обиду. Уже в Вене вероломству почти удалось нарушить согласие, только что утвердившееся, и нужна была новая общая опасность, чтоб снова открыто соединить державы с тем, который, будучи всегда великодушным, был уже раз их освободителем.

В продолжение последующих затем десяти лет союз между Россией, Австрией и Пруссией казался тесным; однако неоднократно обе эти державы отступали от буквального смысла и основных принципов, на которых были основаны союзные трактаты. Всегда терпение и умеренность покойного Государя снова укрепляли союз и поддерживали вид совершенной интимности.

Когда провидение отняло его у России, мы скоро убедились, что рядом с наилучшими уверениями Австрия питала задние мысли; правда, Пруссия была нам дольше верна, но обнаружилось существенное различие между личными сношениями с королем и сношениями с его министрами. Впрочем, благодаря недостатку поводов, не было явного разногласия до позорной июльской революции[134].

Мы давно предвидели это страшное событие, и мы исчерпали при Карле X и его министрах все средства убеждения, допускаемые дружбою и хорошими нашими сношениями. Все было тщетно. Тогда мы не затруднились открыто осудить противозаконные мероприятия Карла X.

Но разве могли мы в то же время признать законным Государем Франции другого, а не того, кто имел на то все права? Этого не допускал наш долг, который требовал оставаться верным началам, управлявшим в продолжение 15 лет всеми действиями союзников.

Между тем наши союзники, не условившись с нами насчет такого серьезного и решительного шага, поспешили своим признанием увенчать революцию и узурпацию. Это был шаг роковой, непонятный, и с него начинается целый ряд бедствий, непрерывно обрушивающихся с того времени на Европу.

Мы сопротивлялись, потому что были к тому обязаны; я уступил исключительно для сохранения союза; но легко было предвидеть, что после такого примера трусости ряд событий и мероприятий, естественно, не мог на этом остановиться; и действительно, в Брюсселе последовали скоро примеру Парижа.

Там сама королевская власть была виновата, потому что она дала повод к возмущению; напротив, в Брюсселе ничего подобного не случилось и от Государя исходили только благодеяния. Однако и здесь был принят тот же самый принцип и было объявлено, что «страна больше не признает своего прежнего Государя и потому эта страна независима. Поспешим же признать эту независимость и утвердим ее, дав стране Государя».

Но Государь был еще хозяином в своей прежней земле и, имея в виду только свою честь, неустанно старается поддержать ее, подавая высокий пример, достойный лучшей участи. И как было поступлено относительно Франции, не спросив предварительно согласия своего старого союзника, Австрия и Пруссия поторопились объявить о своем одобрении.

Но мы с самого начала пошли по более благородному пути и, будучи единственными борцами за справедливость, сумели поставить пределы гневу Англии и Франции. Разве мы могли, не обесчестив себя, изменить наш образ действия?

Но оставим в стороне вопрос о чести и поведем речь только об интересах. Разве наши интересы требуют согласия на эту новую несправедливость? Разве значит сохранять старый союз, если мы стараемся общими силами разрушить собственное наше дело?

Разве старый союз еще существует, если существуют два прямо противоположные цели старого союза стремления? Разве этот союз еще существует, если Пруссия дает нам чувствовать, что, даже в случае нападения французов на Австрию, она ограничится лишь заявлением нравственной своей поддержки?

Разве это, Боже мой, великий союз, созданный бессмертным Императором?

Сохраним же неприкосновенным этот священный огонь и не будем его бесчестить молчаливою уступчивостью перед трусливыми и несправедливыми поступками держав, ссылающихся на наш союз только в том случае, когда они нуждаются в нашем сообщничестве при совершении подобных дел; сохраним этот священный огонь для той торжественной минуты, наступление которой предупредить и отсрочить не в состоянии никакая человеческая сила, когда борьба между справедливостью и адским началом должна возникнуть.

Эта минута близка, и пребудем мы тем знаменем, под которым, силою обстоятельств и для собственного их спасения, станут вторично те, которые обуяются страхом в такие минуты.

Мы признали факт независимости Бельгии, потому что его сам король Нидерландов признал, но мы не признаем Леопольда, потому что не имеем никакого права сделать это до тех пор, пока король Нидерландский не признает его. Но в то же время не скроем наше открытое неодобрение двуличного и фальшивого поведения короля и покинем конференцию.