Роберт Штильмарк - Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни Страница 36

Постников внимал затаив дыхание.

— Что ж, — продолжал Огарев, вставая, — остается пожелать успеха и вам! Действуйте без торопливости, осмотрительно, с финансовым расчетом… Но… и не зевайте в предвидении событий, в этом все искусство издателя. Вовремя зачуять ветер событий…

— Постараемся поучиться этому у вас, Николай Платонович, хотя я и сравнивать не могу ваш размах с моими скромными планами. Если позволите спросить, редакция будущего «Колокола» останется в прежнем составе: Герцен — Огарев?

— Ну об этом сейчас еще рано толковать. Возможно, состав и расширится, пополнится силами помоложе, этого хочет сам Герцен. Вести вдвоем такой корабль в чаянии будущих штормов — а они недалеки! — двум старикам непосильно. Тут есть еще время подумать, поговорить с друзьями.

— Мне вот кажется, что г-н Бакунин — личность исключительная и тоже энергичная. Будь я Огаревым, непременно его уговорил бы участвовать. Ведь уговорили бы, а?

Все засмеялись.

— Бакунин наш старый друг, и, зная его, невозможно его не любить. Даже старые англичанки, квартирные хозяйки, в него по уши влюбляются и ухаживают за этим грозным революционером, как за малым дитятею. Но его анархическая программа отпугивает Герцена. Только мне давно уже пора, ждет корректура статьи. Вашу руку, коллега!

Огарев пожал Постникову руку, почтительно протянутую, и, прихрамывая, вышел на улицу. Тхоржевский, провожая старика, несколько задержался в передней, видимо, для обмена впечатлениями.

— Вы не удивляйтесь подробным расспросам и скупым ответам, — сказал он, воротясь к Постникову, — встреча со всяким русским поначалу ведет к некоторому… зондированию, как выражаются хирурги. Но вы ему понравились, Николай Васильевич, чему я искренне рад. Можете не сомневаться, что он напишет Александру Ивановичу про вас в благожелательном духе. Ведь часть долгоруковских бумаг находится у Герцена. Он их, как вы знаете, напечатал в «Приложениях к „Колоколу“». Я решил подарить вам весь комплект за прошлый год и «Приложения», выпущенные в этом, 1869-м… Перед отъездом вручу вам полную перепись всего архива. Очень интересные, по-моему, бумаги. Герцен сам лучше всех мог бы приготовить их для издания, но это отвлекает его от более важных и нужных дел.

— Как вы думаете, пан Станислав, а на каких условиях возможна покупка долгоруковских бумаг? Как владелец, цену определите, наверное, только вы сами? Это вопрос для меня… самый решительный.

— Понимаю! Уж сторгуемся, Николай Васильевич, если вы убедите Герцена в искреннем намерении скорее издать бумаги. Он считает их важными для разоблачения гнусного царского режима в России. Хранить их в секрете — значит служить царским властям, не так ли?

— Надо полагать, что именно так. Можно служить и умолчанием, и ложью, и лестью… Если не секрет эмигрантский, где сейчас г-н Герцен? Уж, верно, не в Женеве, к моему невезению?

— Он сейчас в Брюсселе… Впрочем, тамошний адрес мне неизвестен, — спохватился Тхоржевский. — Его, в крайнем случае, можно установить у книготорговой фирмы, Лакруа в Брюсселе. Может, лучше всего вам самому к нему съездить? С моим письмом. Хотя нет, это, пожалуй, было бы навязчиво!.. Я поговорю с Огаревым. Может быть, он даст Герцену телеграмму… Вы надолго у нас в Женеве?

— Думаю, что до среды, — неуверенно отвечал гость. — Я немного простудился в горах, и врач не советует ехать раньше.

— Какой врач вас здесь пользует? — заинтересовался заботливый Тхоржевский.

«А черт бы побрал этого проклятого ляха, вот бы угодил впросак!» — со злобой подумал русский гость пана. Он напряг всю свою зрительную память, стараясь воскресить в уме уличные вывески на пути к отелю де Берг… Справившись с этой задачей, он небрежно бросил:

— Да, помнится, некий господин Пишо. Неплохой доктор, очень внимателен… Впрочем, милейший пан, почему мы с вами, собственно, беседуем по-русски, когда оба в жилах имеем польскую кровь (у меня она с материнской стороны!) и носим в сердце любовь к языку Костюшки… Прошу пана говорить по-польски… Итак, пан, на какую цену я мог бы рассчитывать реально в случае, если Александр Герцен признает меня достойным покупателем?

— Сам он оценивает этот архив на русские деньги тысяч в десять… По степени интереса бумаг, столь опасных русскому правительству… Возможно, придется пригласить специалиста-оценщика, но едва ли разница в оценке будет сильно отличаться от названной суммы. Столкуемся, Николай Васильевич!

— Хорошо бы, пан! Вы говорите так уверенно, будто я уже окончательно проверенный покупатель! Но сейчас поздно, пора мне в отель, а до среды буду ждать вас к себе, чтобы уточнить: ожидать ли мне в Париже какого-то знака от Герцена или от вас, либо поступать иначе, имея ваше рекомендательное письмо. Или уж… поискать другое применение своим средствам и планам… Доброй ночи!

— О доброй, доброй ночи! …Хочу вам довериться: если вы сможете задержаться в Париже до конца сентября или начала октября, то, вероятно, там и будет ваша встреча с Александром Ивановичем. Потому что Герцен намеревался с семьей быть в Париже к октябрю.

3

Новые женевские знакомые Постникова, проводившие его на поезд 2 сентября, верно, весьма удивились бы, узнав, что пассажир этот не только не остановился в Париже, но даже вообще объехал французскую столицу стороной, а в Берлине взял билет до Варшавы.

Теперь, в конце сентября, месье Н. В. Постников очень спешил к Парижу, только не с юга, как предполагали в Женеве, а с севера. Это было тем более странно, что пану Тхоржевскому шли постниковские открытки из Парижа несколько раз на протяжении сентября месяца…

В Петербурге сам Александр Второй 17 сентября листал подробный доклад Мезенцова о ходе переговоров. Там говорилось, что поручение возложено на агента, «чья опытность на уровне задачи»…

Императора же одолевали сомнения. На полях доклада он собственноручно начертал:

«Признаюсь, что я далеко не убежден, чтобы покупка эта могла состояться…»

…Утренний берлинский прибыл в Париж на Северную станцию строго по расписанию. Николай Васильевич Постников покинул купе первого класса и жестом указал носильщику побережнее отнестись к паре тяжелых чемоданов. В фиакр он усаживался с достоинством, назвал адрес добропорядочного отеля на Севастопольском бульваре и всеми замашками подчеркивал, что не принадлежит к праздным провинциалам, радующимся даже самому факту прибытия в столицу шика и моды. Опытный возница было приостановил лошадей на пересечении Рю де Лафайет с бульваром Мадженты — самые восторженные седоки обычно уже отсюда начинают превозносить вслух гармонию парижских уличных перспектив, однако седок не проявил никакого интереса к достопримечательностям столицы и нахмурился по поводу задержки. Лишь мелькнувший слева мрачный силуэт тюрьмы святого Лазаря почему-то привлек на миг внимание деловитого гостя.