Андрей Илларионов - Слово и дело Страница 36

Каждый день приносил мне новые и новые свидетельства об усугубляющемся «празднике жизни». Делать мне там было абсолютно нечего. Желающие же изображать «либерально-гуманистическо-профессиональное» лицо режима обязательно найдутся. Очередное заявление об освобождении с поста советника было подано мной 20 декабря 2005 года. Президент попросил подождать: «Вы понимаете, так не уходят. По этому поводу мы должны еще отдельно поговорить». Прошла неделя. Наступил конец декабря, приближался отпускной январь. Нарастала вероятность годичной давности истории об освобождении с поста «шерпы». Ждать дольше не имело смысла. 27 декабря 2005 года я официально объявил, что подал заявление и ухожу в отставку.

Я вернулся в Институт экономического анализа, где продолжаю работать и сейчас. Через некоторое время получил приглашение в Институт Катона в Вашингтоне, где с октября 2006 года работаю старшим научным сотрудником.

Часть вторая. «Столетняя война»

 — Спасибо Вам большое, Андрей Николаевич, за этот откровенный и содержательный рассказ. Вы дали читателям «Континента» возможность не просто познакомиться с Вашими взглядами на то, что происходило в России и с Россией за последние четверть века, но и увидеть ее историю пропущенной через Ваш личный человеческий опыт — глазами непосредственного участника и свидетеля многих важнейших событий, определивших ее рисунок. А это особенно ценно, и это дает нам теперь возможность попросить Вас именно в этом же русле одновременно личностно-биографического и научно-аналитического подходов, — а значит, и как бы в продолжение предыдущего Вашего рассказа, — ответить и на несколько более предметных наших вопросов.

 И первый наш вопрос будет такой. Всем памятно то Ваше шоковое определение характера режима, упрочающегося в последнее время в России, которое Вы дали после Вашего ухода из советников президента, — «корпоративистский режим». Определение, которая вся вменяемая страна перевела практически как «бандитски-корпоративистский». Мы помним и тот системный анализ, который Вы дали, раскрывая содержание этого определения в сравнительном сопоставлении нынешнего российского режима с теми моделями, которые в истории уже существовали. В частности, нам показалось очень убедительным — во всяком случае для людей нашего уровня непрофессионализма в экономике и в политике, — отличие, проведенное Вами между этим режимом и уже существовавшими в истории режимами партийных диктатур. А в этой связи — и отличие «Единой России» от тех партий, которые создавали режимы партийных диктатур, хотя и нынешняя партия власти тоже старается, как и они когда-то, выработать себе определенную идеологию. Потому что, понятно, без этого инструмента работать с народом нельзя. Но соотношение тут все же иное: там, в тоталитарных партиях, осуществлявших режим партийной диктатуры, идеология была первична, практика же была результатом идеологии (хотя постепенно это соотношение изменялось, и к концу советского режима идеология на самом деле почти не имела уже никакого значения). А для «Единой России» идеология изначально вторична как всего лишь один из подсобных инструментов ее функционирования, потому что она и сама является, с Вашей точки зрения (если мы правильно ее понимаем), всего лишь рабочим инструментом некоей сложившейся в последние годы корпоративистской институционально-государственной структуры преступно-мафиозного характера. Так вот, если принять это Ваше определение и Вашу характеристику нынешнего режима (а мы с ней согласны, Вы нас убедили, подтвердив и наши собственные внутренние интуиции), то тогда возникает такой вопрос. Скажите, а на первом этапе, когда Вы стали советником президента и когда режим не приобрел еще столь отчетливо выраженного преступно-мафиозного корпоративистского характера, у Вас что, была уверенность, что власть живет и озабочена интересами страны? Или Вы и с самого начала чувствовали, что все движется именно в сторону мафиозной структуры? Если же нет, если тогда было все-таки ощущение, что эти люди всерьез думают о стране, о ее благосостоянии и развитии, то в какой момент произошел перелом в сторону мафиозности? И почему? Это же, в общем-то, должно было, наверное, как-то почувствоваться даже на самом простом, интуитивном нравственно-психологическом уровне восприятия окружавшей Вас властной среды — что что-то не то делается, что что-то назревает опасное, темное. Короче говоря, то, что произошло, — это, с Вашей точки зрения, результат постепенного изменения характера власти или результат постепенного выявления того, что было заложено в ней с самого начала, ее истинных подспудных стремлений и целей?

Эволюция или заговор?

– Вы задали один из самых интересных вопросов, касающихся нынешнего политического режима. В течение последних лет этот вопрос был, наверное, наиболее часто обсуждаемым. Было ли запланировано получение такого результата с самого начала? Или же полученный итог есть результат внутреннего развития? Что это было: эволюция или заговор?

Есть два ответа на этот вопрос. Согласно одному, таков был изначальный план, так было задумано с самого начала. Согласно другому, так не было задумано, но так получилось в результате эволюции. С моей точки зрения, отчасти верны оба подхода. Элементы осуществления некоего плана можно проследить практически с самого начала — и с мая 2000 года, и с января 2000 года, и с августа 1999 года, и даже с августа 1998 года. Но кое-что появилось позже, в том числе и как реакция на изменение ситуации.

В чем-то это похоже на судьбу новорожденного ребенка: кем ему предстоит стать? Кто-то станет нобелевским лауреатом, кто-то — бандитом. Вечный вопрос: являются ли судьбы людей, общественных групп, целых стран заранее предопределенными? В чем-то — да, в чем-то — нет.

Некоторое время назад я написал статью «Фридман и Россия», посвященную выдающемуся американскому экономисту Милтону Фридману, которого мне посчастливилось знать в течение десяти лет. У Фридмана было особое отношение к России, хотя он никогда в ней не бывал. Фридман часто, подолгу и с большим интересом расспрашивал меня, что происходило в нашей стране. Каждый раз, когда мы с ним встречались, у меня возникал один и тот же вопрос: а что было бы в том случае, если бы, например, он и его супруга Роза оказались бы не в Америке, а в СССР? С одной стороны, наличие гения на территории своей страны, — это невероятный вклад в ее развитие. С другой стороны, представить Фридманов в 1930-е — 1950-е годы в СССР мне даже гипотетически никак не удавалось. Однажды я спросил их об этом обоих: смогли бы они стать теми, кем стали, если бы оказались не в США, а в СССР? Они помолчали полминуты и потом дружно и очень серьезно ответили: нет.