Валерий Демин - Лев Гумилев Страница 36

Наталья Варбанец, однако, не разделяла радужных надежд Льва. В одном из двух сохранившихся писем Птица отвечала возлюбленному: «Ну как, кавардак в твоей милой голове немножко упорядочился, Лю? Еще несколько слов о нас с тобой. Я не знаю, что значит "любить, как надо", олененок. Устав любви нигде не написан, каждому надо разное, да и сам ты, напр<имер>, не знаешь, что именно тебе надо, ибо все твои римские и неримские <зачеркнуто> совершенно противоречат твоему же характеру и вкусу. Поэтому я тебя люблю так, как можно, тем более, что в настоящее время мое дело развлекать тебя письмами и прочищать мозги. Когда понадобится другое, то в меру возможностей приложится. Я не берусь предписывать никаких рецептов, кроме одного: взаимной доброй воли и здравого смысла. Я понимаю, мой родной, что тебе хочется забежать вперед и уже в воображенье пожить домашней жизнью, а для этого нужно, чтоб я изобразила тебе будущее определенней, конкретней, осязаемей. Но я ради этого самого будущего, как огня, боюсь всякого предварительного воображения: человеческое воображение убого, и оно упрямо стремится поработить живую ткань отношений, жизни своими скудными измышлениями. Не прими это за выпад против тебя <…>».

Лев Николаевич продолжал философствовать: «Обычно сначала влюбляются, потом любят, потом привыкают, а ты? Сначала отбила меня у подруги, потом привыкла, а теперь влюбилась. Милая наоборотница. Я терпеливо ждал ответа на 2 письма и вдруг получаю записку просто так. Мне это очень понравилось. Значит, Вася прав — ты меня любишь. Я, Мумма, этим очень доволен. Кругом меня звездная ночь, топится печка, на коленях сидит ласковая кошка, на столе чай, халва и книги — я один на ночном дежурстве. Мне совсем спокойно, но я хочу в Город, населенный тобой, м<ожет> б<ыть>, мы будем счастливы, ибо счастье не покой, а радость. Я не знаю, будет ли это. Я очень привык к разочарованию и обманутым надеждам <…>».

Перед самой реабилитацией и возвращением Гумилёва в Ленинград Птица отправила ему акварельный рисунок, где изображена она сама, сидящая под развесистым деревом, а у ее ног — Лев в виде зверя, соответствующего его имени. К картинке прилагалось наспех написанное письмецо: «02.05 1956. Лю, вот тебе картинка, хоть ты и свин, не пишешь Мы уж сегодня говорили, что Львы (т. е. и Л<ев> Г<умилев> тоже) заслуживают шлепки по тощим задам, но по случаю праздника вместо шлепка тебе подарок — я сегодня ночью нарисовала. Как ты можешь угадать, это мы с тобой гуляем, и я даже <неразб.>. Такого платья у меня пока нет, но задумано, т<ак> что к приезду твоему, вероятно, будет, если все будет на месте и в порядке. Будь только ты на месте, т. е. дома. Еще раз целую, Люшенька, но вместо пасхального яичка. Мумма».

На процитированном письме позже Лев Николаевич сделал приписку: «И зачем нужно было столько лгать?» Под этим названием в 2005 году и были изданы все его письма к Наталье Варбанец. Сам же он за три месяца до освобождения так оценивал состояние и перспективы их взаимоотношений (в письме Васе Абросову, который вышел на свободу раньше и успел повидаться в Ленинграде и с «невестой» Льва, и с его матерью): «В отношении Птицы ты написал очень интересно. Ты применил естественно-научный метод наблюдения и анализа к бытовой психологии и блестяще. Похоже, что ты прав. Она не виновата в своем отношении мне, ибо на другое она не способна, но "мне от эфтого не легше". Это не то отношение, которое нужно, и я не завидую де Гриё (персонаж известного романа А. Прево. — В.Д.). Да, она определенно заявила, что хочет не семейной жизни, а встреч, а жить, обязательно, на разных квартирах. Ее только это устраивает, а меня именно это не устраивает. Ей нравилось, что я ее не стеснял, но она не понимала, что пошел на это лишь тогда, когда перестал ее уважать. Тогда мне казалось, это удобно, но я быстро понял, что это не так. Я отдал ей время и силы, которые, таким образом, уходили на ветер, и не искал лучшего, а надо было. В результате я остался у разбитого корыта, и даже сейчас, когда положение изменилось и она опять вспорхнула перед моим удивленным взором, — по сути все так же. Она ничего не хочет даже обещать, а это значит, что прочит меня на вакансию развлекателя, что опять не даст мне времени и возможности завести прочные отношения с женщиной, ищущей, подобно мне, покоя и взаимного доверия. Она настаивает на взаимной свободе; хорошо-с, так я ей воспользуюсь для того, чтобы, если мне придется начать новую жизнь, я буду свободен по отношению к ней и не вернусь. Дружба, любовь и тем более брак предполагают добровольное самоограничение в интересах партнера, а раз этого нет, остается симпатия и использование партнера для себя. Этим я сыт, отвык от этого и не хочу этого. Вот вывод, к которому я пришел и очень рад, что сейчас, пока я еще на дне, так что обвинений в неблагодарности заслужить не могу <…>». В конце концов Льву и Птице пришлось расстаться: он не простил ей ее измен и предательства, она — оскорбительного и беспочвенного подозрения в «стукачестве»…

Между тем проходила неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, а вопрос о досрочном освобождении и реабилитации Льва Гумилёва по-прежнему оставался на мертвой точке. Ситуация кардинальным образом изменилась лишь после XX съезда КПСС, разоблачившего культ личности Сталина и осудившего репрессии. Съезд состоялся в феврале 1956 года, а уже весной по всему ГУЛАГу вовсю заработали комиссии по пересмотру дел политических заключенных. В конце апреля одна из таких комиссий приступила к работе в Омске, где отбывал свой срок Лев Николаевич Гумилёв (в тюрьмах и лагерях он провел в общей сложности около четырнадцати лет). В начале мая 1956 года ученый был признан невиновным по всем статьям и отпущен на свободу. На руки ему выдали «подорожную» — справку МВД г. Омска от 11 мая 1956 года, №008528, где значилось: «Выдана гражданину Гумилёву Льву Николаевичу, год рождения 1912, национальность русский, уроженец гор. Пушкин Ленинградской области, в том, что он содержался в местах заключения МВД с 6 ноября 1949 года по 11 мая 1956 г., откуда освобожден по постановлению комиссии Президиума Верховного Совета СССР от 10 мая 1956 г., № 16. Следует по месту жительства – гор. Ленинград. Начальник лагеря (подпись). Начальник отдела (подпись)».

С дороги домой недавний зэк отправил письмо верному другу Василию Никифоровичу Абросову, написанное карандашом на маленьком клочке бумаги, вырванном из блокнота: «13. V—1956. Дорогой Вася. Еду домой. Пишу в поезде. Реабилитирован полностью. Теперь буду оформлять книгу, написанную за эти годы. Это История Срединной Азии XVIII в. до н. э. по X в. н. э. Работа готова на 80%, но еще много вставок и поправок. Всего 55 п. л., из них 33 написаны в Сибири. В Москве остановлюсь на день, узнать о возможности защиты докторской. Как много ты мне помог! Больше всех. Пиши на [Ленинградский] адрес, я приземлюсь там и сам напишу тебе оттуда. Как во сне… ух… Прости за лаконичность, но ты понимаешь и не осудишь… Обнимаю тебя — Лёва». На багажной полке размеренно в такт колес покачивались два вместительных чемодана, сколоченных из грубых досок, — оба были набиты рукописями двух книг, которые через недолгое время сделают имя их автора всемирно известным…