Зиновий Каневский - Жить для возвращения Страница 36

Мы облюбовывали ту или иную бухту, сталкивали в море баграми тяжеленные, пропитанные водой бревна, вколачивали в каждый ствол зазубренное металлическое острие-обушок, наподобие маленького гарпуна, соединяли два-три десятка бревен в плот и волокли его на буксирном тросе сквозь плавучие льдины в родную бухту. Налетали снежные заряды, поднималась крупная волна, нас заливало, глох мотор, и тогда приходилось садиться на весла. Море отрывало бревна по одному, был даже случай, когда всю конструкцию вдребезги разбило, разметало прямо у порога дома, на входе в бухту! Каждый поход на вельботе выматывал, выпотрашивал без остатка. Укачивался я зверски, спасибо ребятам — не издевались надо мной, и мало-помалу я даже начал привыкать к качке.

В конце концов мы набрали достаточно дерева для капитального строительства, то есть для расширения будки ветродвигателя. Пошли бесконечные, на добрых полгода, авралы, общие работы, требовавшие повседневного участия всего коллектива, кроме двух человек, безотлучно стоящих на вахте.

Еще в экспедиции на Озере Сергей Евгеньевич беззлобно и точно называл меня «несручным». Я мало что умел делать по хозяйству, а когда, подобно зайцу, учащемуся зажигать спички, овладевал рано или поздно неким навыком, меня перебрасывали «на другой объект», и все начиналось сначала. Моя несручность проявилась на той стройке в полной мере. Правда, много лет спустя, рассказывая моим родным о нашей жизни, Миша с юмором и добротой говорил, будто я, хоть и мало что умел, безотказно за все брался. Он, конечно, просто не желал огорчать родственников несручного — брался я только за сугубо подсобные работы. С величайшей завистью я наблюдал сейчас, как городские ребята, Володя и Ваня, с ловкостью прирожденных плотников обтесывают древесные стволы, цементируют полы, штукатурят стены, налаживают под руководством механика дизели, выковывают на переносной наковальне разные металлические поделки. Об истинных умельцах из крестьян, о Михаиле или Тимофеиче, а тем более о профессионалах-строителях, уж и не говорю, тут был высший пилотаж.

Надо сказать, окружающие отпускали по моему адресу шуточки, но в целом относились к моей несручности сочувственно. Очевидно, в глубине их сознания, как и в моем, сидело убеждение, что «сручность» и «несручность» — свойства врожденные. Стать настоящим мастером «не своего» дела, по-видимому, может лишь человек, генетически к этому подготовленный. Я оказался приготовишкой.

В разгар полярной ночи мы возвели вокруг будки-конуры новые стены, настелили крышу, затем раскатали по бревнышку саму будку. Получился дворец! Несколько дней подряд круглосуточно, меняя друг друга и нещадно паля только что возведенную кирпичную печь, месили цементный раствор и заливали им пол, чтобы главный и запасной дизели встали на нем намертво и работали впредь без вибраций. Наступал самый ответственный момент: переезд дизелей в новый дом, в бывшую будку ветродвигателя. Дом этот отстоял от радиорубки на несколько десятков метров, и нужно было проложить между ними электрический кабель (прежде дизели стояли в здании радиорубки, и кабеля, естественно, требовались считанные метры).

Еще осенью, когда работы наши только начинались, начальник запросил Диксон относительно кабеля, включил его в общую заявку на оборудование, которое весной 1956 года предполагалось доставить к нам самолетом. Авиация вообще не слишком баловала Русскую Гавань — пилоты боялись новоземельских ветров, и справедливо боялись. Но в нашей жизни эта боязнь оборачивалась почти полным отсутствием почты. Один раз ее не было полгода, другой раз — более семи месяцев. Даже на сброс летчики шли крайне неохотно, не говоря уже о посадке на лед бухты. Летчики робели перед нашей зимовкой и при том не опасались обвинений в трусости — полярная авиация вбирала в себя самых отважных и умелых, им не нужно было доказывать свое право не лететь на станцию «Русская Гавань», уж слишком дурной славой пользовалась она на протяжении всей четверти века, что существовала на карте и в жизни.

Так вот, начальник запросил кабель. Ему сперва ответили, что весной запланирован самолет с посадкой, и кабель будет доставлен. Потом стали намекать на то, что вряд ли будет посадка, надо рассчитывать на сброс. И тут еще оставалась надежда на кабель, но вскоре пришло сообщение с Диксона, что самолета не предвидится, наберитесь, мол, терпения. В ответ же на отчаянный вопль Михаила Алексеевича о том, что кабель нужен позарез, что коллектив проделал титаническую авральную работу, что уже все готово для работы новой дизельной, последовал удивительный по идиотизму и столь типичный для Арктики совет: «Кабель изыщите на месте»!

В Арктике все ненормально, нетипично, нелогично, экстремально, однако всему же есть границы, есть же, наконец, так называемый здравый смысл. Чем руководствуются авторы подобных распоряжений? Думаете — ничем? Думаете — все они дегенераты? — Ничего подобного! Они бюрократы, часто — недобрые личности, но опытные и стреляные воробьи. Они прекрасно знают, что на полярной станции, да еще на одной из старейших в Арктике, не может не быть в «запасниках» самой разной всячины, нужно только как следует поискать. А тут, понятное дело, приперла нужда. Следовательно, поищут и найдут, хотя бы что-нибудь. И верно, мы активно поискали и нашли… бухту новенького кабеля, похороненную в каком-то сугробе возле склада! Словом, мы изыскали кабель на месте и теперь ликовали.

Когда окончились походы за плавником для будки ветродвигателя, начались другие, куда более приятные. Группами по два-три человека мы отправлялись к крупным озерам ловить сетями нежнейшего, очень похожего на семгу гольца, наведывались на птичьи базары, собирали на крутых утесах яйца кайр и наслаждались натуральным, а не из яичного порошка, омлетом, хотя омлет этот безбожно отдавал рыбой. В редкие безветренные летние дни мы охотились на водоплавающую дичь с маленькой самодельной лодчонки, и, не скрою, я гордился тем, что сам Иван Васильевич Кононов, бывалый новоземельский промышленник и профессиональный снайпер, хвалил меня за меткую стрельбу из ружья и «мелкашки».

Однажды он взял меня с собой «на моржа». У сучни подошел к концу запас корма, тюленей, как назло, в бухте не попадалось, моржовая лежка на берегу тоже куда-то исчезла, оставалось гоняться за отдельными особями, дремавшими на плавучих льдинах. Мы загодя выключили мотор вельбота, тихонько приблизились на веслах к одной из таких льдин и открыли огонь по спящему моржу. Что-то на сей раз не заладилось даже у Ивана Васильевича, морж соскользнул со льдины и, вздымая в воздух фонтаны брызг, стал злобно подныривать под вельбот, норовя приподнять его на хребте и опрокинуть в воду. Мы всадили в его тушу, весом, пожалуй, в тонну, не менее двух десятков пуль из карабинов, а он все бился, яростно фыркал, бил ластами по волнам, тыкался мордой в борта…