У. Мор - «Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941 Страница 36

Самые худшие моменты для пленных наступали, когда мы вступали в бой с другими судами. Хотя мы и обещали, что, если окажемся побежденными, им будет дана возможность спастись, такая же, как членам команды, на деле они понимали, что на этом пути их могут подстерегать немалые трудности. Когда я однажды напомнил одному из пленных, что мы все находимся в одной лодке, он описал их положение одной меткой фразой:

— Да, приятель, но нас бы больше устроило, если бы ваша посудина перевернулась вверх килем.

В другом случае английский пленный заявил:

— Почему бы вам не прорезать спасательный люк в днище и не дать ключи нам?

Изменить что-то все равно было невозможно. Положению пленных, запертых внизу, трудно было позавидовать. Им было плохо, но и нам не слишком уж хорошо. В дневное время неутомимый капитан Виндзор имел обыкновение гулять по палубам и убеждать всех, кто соглашался его слушать:

— Вы же понимаете, что это не может продолжаться вечно. Скоро, уже совсем скоро вы повстречаете крейсер, который положит конец вашим деяниям.

Но, несмотря на напускную браваду Виндзора и других пленных, мы точно знали, что они испытывают муки ожидания, страха перед такой встречей, причем настолько сильные, что в сравнении с ними наши собственные неприятности казались мелкими. Какая ужасная дилемма! Знать, что орудия твоих соотечественников стали врагами, которых следует опасаться в первую очередь, понимать, что пытливый друг может стать палачом.

Во время наших первых операций пленные ничего не знали ни о судне, которое мы обстреливаем, ни о текущем положении дел. Их сон прерывался сигналом тревоги, за которым следовали разные шумы, свидетельствующие о спешной подготовке к бою. Полагаю, больше всего беспокойства им доставлял лязг, с которым осуществлялся подъем боеприпасов через стальную шахту, проходящую через их помещение. Потом орудия открывали огонь — при этом звук в металлической коробке трюма должен быть весьма впечатляющим, а сотрясение распространялось по раскаленной стальной палубе, как электрический разряд, и в завершение — стаккато падающих на палубу гильз.

Я только однажды был в помещении для пленных во время тревоги. Это была всего лишь учебная тревога, но я хорошо понял, что они чувствуют, когда идет настоящий бой. Именно там, среди двухсот человек, в тесном полутемном помещении, наполненном не слишком приятными запахами, где на протянутых между койками веревках раскачивается выстиранное белье, задевая всех, кто проходит мимо, я принял решение сделать все от меня зависящее, чтобы уменьшить хотя бы страхи этих людей.

С тех пор мы стали информировать пленных о том, что собираемся атаковать, что цель — торговое судно и что все закончится быстро. Мы также постоянно повторяли, что, если попадем в ловушку, у пленных будут такие же шансы на спасение, как у нас. Слабое утешение? Возможно, но только для тех, кто не оказывался в плену, в запертом тесном помещении под огнем. Я верю, что в такие минуты даже к самым непримиримым из наших «гостей», которые страстно молились о конце «Атлантиса», приходила жажда выжить, которая является к каждому человеку, сколь бы силен ни был его дух.

В моем дневнике имеется запись о беседе с капитаном Виндзором, который аккуратнейшим образом суммировал разные взгляды на «ситуацию», преобладающие среди пленных и тех, кто взял их в плен. Мы разговаривали с Виндзором о самых жарких точках на планете.

— Это Аден или Сайгон, — предположил я.

— Вы, юноша, пока не знаете, где жарче всего, — проворчал он.

— Где же?

— В аду.

— Тогда мы отправимся туда вместе, — немного раздраженно ответил я.

Такой обмен колкостями был отнюдь не редким в, как правило, сердечных беседах между немцами и англичанами. Все же, хотя каждая сторона испытывала уважение к отдельным личностям другой стороны, мы не забывали, что волею войны, ответственной за нашу встречу, являемся врагами.

Шли дни, и странный характер нашего сообщества постоянно подчеркивался манерой, в которой противники вели неспешные беседы в периоды, когда никаких событий не происходило, но только чтобы моментально разделиться на противоположные лагеря, подчиняясь воинской дисциплине, перед очередной атакой. Звучал отрывистый приказ: «Огонь!» — и через некоторое время на борту появлялись новые лица, звучали новые голоса — это шла команда с нашей очередной жертвы. Среди них были раненые, некоторые бились в истерике.

Мы стали свидетелями удивительного превращения. Рогге поощрял общение между командами! Британские пленные посещали наши соревнования по боксу. Офицеры союзников собрались вместе и создали превосходное место развлечений — «Бар на Бродвее». В действительности норвежцы были старшими партнерами в этом детище двух пассажиров, оба — служащие китобойной компании, хотя британцы вскоре тоже проявили интерес. Цепь члена клуба состояла из пуговиц норвежских офицеров, нанизанных на тонкую леску. А сам бар представлял собой скамью, на которой стояло либо весьма посредственное виски — добыча, которую мы благородно продавали по цене от 1/6 до 2 долларов за бутылку, поскольку нам самим этот напиток не нравился, или видавшие виды кружки с холодным чаем вместо спиртного… Этим убежищем они очень дорожили, а чтобы еще более усилить иллюзию цивилизованной клубной жизни, придумали правила поведения для его членов. Клубный комитет постановил принимать немецких офицеров в качестве членов, но и на гостей, и на хозяев распространялось обязательное правило: никаких политических дискуссий. Так мы на время забывали о войне, беседовали о своей жизни, фильмах, увиденных перед войной, прочитанных книгах, приключениях, которые успели пережить в той прошлой жизни, закончившейся много веков тому назад. Но как мы ни старались, перед нами все равно рано или поздно возникала голова несчастного короля Карла, причем все еще в крови! Разговоры о доме вызывали мысли о родных и близких. Мысли о родственниках заставляли думать об опасностях, которым они тоже подвергаются. Начинаешь думать об этом и волей-неволей касаешься запретной темы: причины войны, кто виноват, чья страна права, а чья — нет? Автоматически беседа переходит на повышенные тона, страсти разгораются, ведь каждый участник — патриот своей страны…

— Все это безумно интересно. Но давайте лучше поговорим о сексе.

Эта ремарка не могла не подействовать охлаждающе на раскалившуюся атмосферу спора. Впервые ее произнес один из старших британских офицеров — капитан Армстронг Уайт, чье судно «Сити оф Багдад», как вы помните, было нашей третьей жертвой. «Давайте поговорим о сексе…» В те дни эта фраза стала надежным рецептом возвращения разгулявшихся страстей, подогреваемых военным временем и атмосферой тропиков, в рамки хороших манер. Однако обмен любезностями в повседневном общении ни в коем случае не исключал практических шагов, касающихся более широкого спорного вопроса. Ох уж этот спор, острый, всеобъемлющий, когда в ход идут любые возможности. Я вспоминаю некоторые примеры «маневров», происходивших за кажущимся сердечным фасадом.