Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 Страница 37

После этих вестей многие из пленных стали сразу задумываться о том, как же помочь Родине, находясь в плену. И что же конкретно можно было сделать? Не работать? Но наша работа не была направлена против Родины. Бежать же из лагеря практически было невозможно, а причинять вред чему-либо внутри лагеря не имело смысла – это означало вредить самому себе. Оставалось лишь разоблачать лагерных агитаторов и отговаривать пленных записываться во власовскую РОА и немецкие воинские подразделения.

Немецкие хозяева и военнослужащие в мастерской были потрясены сообщениями о разгроме войск под Сталинградом. Покровительствовавший мне ефрейтор Ганс заявил, что теперь ему стало совершенно ясно, что Германия непременно проиграет войну и что «скоро придут сюда русские и будут всем немцам мстить». Он не знает, как ему и его семье подготовиться к этому. Я попытался успокоить его, сказав, что «таких бедных работяг, как он, русские солдаты – тоже в основном рабочие и крестьяне – и их партийный авангард не дадут в обиду. Все будет нормально».

Для советских военнопленных следствием катастрофы немецких войск под Сталинградом стало то, что власти Германии запретили избивать пленных, причем на нарушителя этого запрета можно было жаловаться и он мог быть (теоретически) строго наказан. Однако избивали нередко и после запрета. Тогда же отменили специальные «деньги» для военнопленных и распорядились оплачивать их работу настоящими немецкими деньгами, а также несколько улучшили питание.

Дела в мастерской пошли вяло. Работы для портных было очень мало, перестали поступать внешние заказы. Однажды дядя Вася заявил мне: «Юр, ты у нас все-таки не простой пленный, а переводчик – авторитетное лицо и среди нас, и среди немцев. К тому же москвич. А ходишь ты в затрапезном виде. Так нельзя. Я тебе сошью брюки из французских шинелей. Все равно мне нечего делать».

С помощью Ганса и кладовщика дядя Вася подобрал на складе необходимый материал. Он заявил, что будет шить брюки клеш, то есть как у моряков, с шириной внизу около 25 сантиметров. Во-первых, это красиво, а во-вторых, в этих брюках можно будет незаметно приносить с работы что-либо из съестного. Для этого надо на концы штанин натянуть носки или портянки и даже завязать их, а украденное, например картофелины, зерно, сигары и прочее, опускать сверху. Чем больше ширина штанины, тем больше в нее войдет «груза», но, конечно, он не должен мешать нормальной ходьбе.

Уже к концу следующего рабочего дня дядя Вася сдал мне свое «произведение искусства», а мои старые брюки закинули в кладовую, как тряпье. «Теперь, – сказал дядя Вася, – очередь за новым мундиром. Как только наберу нужный материал, приступлю к работе». Но, к сожалению, он не успел сшить этот мундир.

После поражения немцев под Сталинградом мы поняли, что следует скорее уходить из лагеря в рабочие команды, поскольку, только находясь в них, можно нанести существенный урон Германии, не выполняя или саботируя работы, имеющие отношение к войне (например, погрузку боеприпасов в вагоны). Можно работать медленно или только создавать видимость работы. К тому же из рабочих команд легче убежать и попытаться пробраться к своим войскам. Я вспомнил, что немецкий шеф мастерской, принимая меня на работу, обещал не задерживать меня, если я захочу уйти из мастерской. Повар сказал мне, что слишком «увяз» в лагере и не может его покинуть, но, оставаясь в нем, будет стараться обеспечивать военнопленным лучшее питание.

К концу февраля я несколько окреп, хотя, как и все, все еще мучился от голода. Поэтому я решил уволиться из мастерской и просить лагерное начальство отправить меня куда-либо в рабочую команду.

О своем внезапном намерении не успел даже сказать своим близким друзьям Михаилу Бровко, Марату, дяде Васе, Давыдову и повару (он очень рано ушел на работу). Я с ходу осмелился зайти в кабинет шефа и попросил его сегодня же отпустить меня, поскольку пребывание в лагере стало для меня совершенно бесполезным: в мастерской работы мало, и во мне как втором переводчике нет необходимости.

Шеф совсем не удивился моему решению и ответил, что хотя ему очень не хочется меня отпускать, но не сдержать своего обещания он не может. Он тут же вызвал в кабинет Юзефа и попросил его оформить мой уход из мастерской.

Мы зашли на склад к Кинто, которому я сдал мои ярко-красные долбленые колодки и взамен «по знакомству» получил пару неплохих ботинок на кожаной подошве с полагавшимися у немцев металлическими шипами.

Далее мы направились в отдел регистрации, где Юзеф, объяснив одному из писарей причину нашего прихода и попрощавшись со мной, ушел. Писарь вытащил из картотеки личных дел мою карточку, сделал в ней соответствующую запись и отложил этот документ в особую секцию. Сказал, что мне сообщат, куда я буду отправлен, и за мной придут, а пока он отведет меня для проживания в блок V. К сожалению, добавил он, на новом месте мне еще не дадут обеда. Когда я оказался в бараке 17, люди в нем уже пообедали и занимались мытьем посуды. Есть хотелось невероятно сильно. Я пытался уснуть на предоставленных нарах, но это не получилось. Со мной заговорил сосед. Разговор начался с того, что мне пришлось рассказать о себе, а затем он стал осторожно выяснять мое отношение к нашей Родине и мнение о том, кто же будет победителем в этой войне. Оказалось, что по всем затронутым вопросам наши взгляды полностью совпадают. Установив это, сосед признался, что был в Красной армии не красноармейцем, а майором, но зарегистрировался в плену старшиной, то есть красноармейцем. И мы с ним до первых дней марта 1943 года, пока меня не увезли из лагеря, находились в блоке вместе и успели подружиться. Как я позже узнал, он стал активным деятелем в одном из подпольных центров, но в конце 1944 года его и нескольких его товарищей немцы разоблачили и заключили в концлагерь, где он, очевидно, и закончил свой жизненный путь.

В этом бараке 17 все принесенное для еды распределяли так же, как и в других бараках. Я захотел было сразу же проглотить свою пайку хлеба, но сосед посоветовал превратить кусок хлеба в мелкие крошки и сварить из них в котелке хлебную кашу, заправив ее кусочком маргарина. Таким образом можно было продлить удовольствие от еды. Так я и сделал, однако такая каша, кисловатая на вкус, мне вовсе не понравилась. Единственное, что меня устроило, – это длительный процесс ее поедания. Конечно, я остался голодным, а ночью мне снилось, что я дома у родной матери, ем с мягким черным хлебом из глубокой белой тарелки очень вкусный куриный суп, а потом из белой чашечки пью чай с пышным саратовским калачом, черпая серебряной ложечкой пахучий мед.

Утром мы с соседом занялись подсчетом времени, оставшегося до окончания войны. Мы исходили из наличия людских резервов у воюющих сторон, и получалось, что примерно в июне 1945 года победа будет на стороне Советского Союза.