Ингрид Бергман - Моя жизнь Страница 37

На съемках этой картины собралась замечательная актерская группа. Но из-за трудностей со сценарием мы все безумно нервничали, я так и не разобралась в Хэмфри Богарте. Да, я целовала его, но при этом совсем не знала как человека.

Он был всегда вежлив. Однако я постоянно чувствовала дистанцию. Нас будто разделяла стена. Меня это как-то отпугивало. Тогда же в Голливуде снимался «Мальтийский сокол», и я довольно часто ходила смотреть на Богарта в перерывах между съемками «Касабланки». Мне казалось, что это поможет мне узнать его лучше.

Возможно, основная причина того, почему фильм «Касабланка» стал ныне легендой, классической лентой, состоит в том, что он имел отношение к нашей войне. Редко приходится актеру работать в столь драматических условиях — почти на ощупь, в неизвестности, черпая силы лишь в эмоциях. Ведь поражение тогда казалось вполне возможным, тогда как победа была еще так далека. «Касабланка» оказала колоссальное влияние на действия союзников.

Скажи, однако, кто-нибудь Ингрид во время работы над «Касабланкой», что с этим фильмом она войдет в кинолегенду XX столетия, она наверняка протянула бы свое любимое «не-ет».

Пока Ингрид снималась в «Касабланке», с гор, где проходили съемки фильма «По ком звонит колокол», стали доходить слухи о том, что не все там благополучно. Первыми почуяли запах новостей сотрудники «Парамаунта» и репортеры, хотя им были представлены веские доказательства успешной работы, одним из которых было, пожалуй, самое оригинальное за всю историю кинематографа: «Когда Веру снимали сверху, свет, очевидно, высушил ее лицо».

На деле все оказалось гораздо проще. Истинная беда заключалась в том, что Вера была балериной. Ей пришлось скакать по горам, как маленькому дикому животному. А Вера, естественно, боялась за свои ноги. Для нее ноги были так же дороги, как для меня — лицо. Если бы я увидела несущийся на меня поезд, то первым делом закрыла бы лицо. Вера должна была защищать свои ноги. Как только на студии увидели первые кадры фильма, отснятые в горах, это сразу поняли и решили, что Вера все-таки не годится на эту роль. Поэтому ее отозвали из фильма «По ком звонит колокол» и поставили в другую картину.

Закончив «Касабланку», я сразу же собралась в Рочестер — к Петеру и Пиа!

Потом из офиса Селзника пришли новости: «Парамаунт» захотел попробовать меня. Нет, не актерские пробы — с этой стороны они меня знали. Они жаждали выяснить, как я буду выглядеть с короткими волосами. И потом, не против ли буду я остричь волосы? Я сказала, что охотно дала бы отрезать голову за роль Марии. Пробу сделали на следующий же день после окончания «Касабланки». Метя не остригли, только зачесали волосы вверх и закололи.

Сэм Вуд должен был прибыть в воскресенье посмотреть пробу и сразу же позвонить мне, чтобы высказать свое мнение. Я никогда не забуду то воскресенье. Телефон стоял на расстоянии вытянутой руки, и весь день я ждала звонка, будто сидела рядом со змеей, готовой меня ужалить. Он зазвонил! Я схватила трубку! Но это был Петер, который беспокоился в Рочестере: «Какие новости? Что слышно?» Я сказала ему, что перезвоню, как только узнаю что-то новое. Положив трубку, я застыла рядом, не в силах отвести от нее глаз. До полуночи я продолжала смотреть на нее. Но звонка от Сэма Вуда не было. Вывод напрашивался сам собою: ему не понравилась проба. Если бы понравилась, он бы позвонил, а звонить лишь для того, чтобы извиниться, было трудно.

На следующий день я была на студии «Уорнер Бразерс», где снималась для рекламы «Касабланки», когда кто-то позвал: «Ингрид, вас к телефону». Я взяла трубку. Это был Дэвид. Его глубокий, сочный голос произнес: «Ингрид, ты Мария».

Щеки Ингрид пылали румянцем, когда она вышла из комнаты после разговора с Селзником. Руководители студии объявили, что она должна немедленно, сию же минуту, отправляться в горы, на место съемок.

Ее отвезли за 450 миль, в горы Сьерра-Невады. Прошлой зимой Сэм Вуд едва не замерз до смерти, снимая батальные сцены, людей и животных, пробиравшихся по ледяным тропам. Он до сих пор не мог забыть 7 декабря 1941 года, когда он обдумывал, как в три дня закончить съемки сцен бомбежки партизанского лагеря, а радио вдруг сообщило о настоящих бомбах, рвущихся в Пёрл-Харборе. Это означало, что Соединенные Штаты вступили в войну.

Автомобиль Ингрид промчался через маленький городок Сонору, пересек перевал и остановился у хижин, построенных специально для натурных съемок. Ингрид вышла из машины и слегка озадаченно оглянулась.

Я увидела красивого мужчину, спускавшегося по склону горы и направлявшегося ко мне. Мы взглянули друг на друга, и я, как положено, покраснела. «Привет! Вы — Мария?» — спросил он. Я покраснела еще гуще. Тогда Гари Купер сказал: «Пожалуй, нам лучше найти Сэма Вуда». Мы нашли Сэма Вуда, и меня повели в хижину, где я должна была жить вместе с Рут Роберто. У дверей стоял каучуковый солдат — ими обычно пользовались во время съемок, когда нужно было изображать мертвецов на поле битвы. На его шее висела табличка с надписью: «Добро пожаловать, Мария». Чуть позже я вышла из своей хижины — с текстом в руках. Ко мне подошел Гари. У него не было текста; облокотившись о стенку съемочного вагончика, он взглянул на меня сверху вниз (немногие в Голливуде могли так смотреть на меня) и предложил: «Может быть, нам немного поработать над текстом?» «Да, конечно, — сказала я. — Сейчас придет Рут, и мы сможем начать».

Он начал что-то говорить. Я решила, что он продолжает о чем-то спрашивать меня, потому что интонация его совершенно не изменилась. Он оставался самим собою, и было совсем не похоже, что он кого-то играет или изображает. Поэтому я спросила: «Простите, что вы сказали? Я не поняла, о чем вы говорили». На что он с легким упреком ответил: «Это же текст, я читаю текст». — «Ах, так это текст», — покраснев в очередной раз, промолвила я. Потом я узнала, что когда работаешь с Гари Купером, то возникает ощущение, будто никакой работы-то и нет. Во всяком случае, кажется, что он не делает ничего. Он произносит текст, а выражение его глаз, лица остаются неизменными. Он смеялся, разговаривал со мной, и меня не покидало чувство, что ничего путного из этого не выйдет. Так не бывает. Начиналась съемка, и я по-прежнему была убеждена: абсолютно ничего не делает. Но вот я просмотрела отснятые куски с его участием... Личность этого человека была огромна, он обладал силой власти над зрителем. И это выражали его глаза, его лицо, но выражали удивительно деликатно, без всякого наигрыша. Вы не замечали мощи этого человека, пока не видели его на экране. Он был просто великолепен, самый «неиграющий» и самый естественный актер, с которым мне когда-либо приходилось работать.