Дима Билан - Хроники. От хулигана до мечтателя Страница 37

В первую очередь Айзеншпис хотел просто поговорить с Борей. Проблему нужно было как-то улаживать.

Я полночи не спал и пришел в офис к девяти утра, что тогда было для меня настоящим подвигом. Там меня поджидал наш офис-менеджер Леша. Юрий Шмильевич был давно на рабочем месте, он дал мне инструкции ехать с Лешей, а уж с Хлудневым он разберется самостоятельно. С самим Борей я столкнулся на выходе.

— Привет, — сказал я.

Он поздоровался, не глядя на меня. Попытался пройти мимо: обиделся.

— Поедешь с нами? — спросил Леша, делая приглашающий жест в сторону машины. Борис сопровождал меня на всех пиар-мероприятиях, и фотосессии не были исключением.

— Ой, нет, — прервал я Лешу, — Юрий Шмильевич хочет поговорить с ним тет-а-тет...

При этом на душе у меня было что-то липкое и мерзкое. Гадливое чувство — будто при разговоре с бывшим соратником, который теперь примкнул к другой стороне или стал выброшенным из стаи одиночкой. Стыд, вина, укор, желание и невозможность оправдаться...

Уж не знаю, какими посулами и уговорами Айзеншпису удалось разрушить ситуацию и не допустить ухода по-настоящему ценного сотрудника. Важно лишь, что Боря остался. И после этого случая мы с ним стали работать совсем иначе. Отношения потеплели, я стал воспринимать Хлуднева мягче. Можно сказать, что я принял его личность со всеми достоинствами и недостатками. Прекратил его подначивать и стал чаще слушать его комментарии. Хотя я все равно поступал по-своему. Но право на уважение к своему мнению Борис отстоял.

Глава 17

АЙЗЕНШПИС КАК ОН ЕСТЬ

Пришло время рассказать, что же представлял из себя Юрий Шмильевич Айзеншпис как продюсер и человек. Каков он был в повседневном общении и почему его так боялись. А то у вас, мои малахитовые, сложится то еще впечатление о моем старом добром боссе: то он просто ругнулся, то завелся и скандалил, дойдя едва ли не до рукоприкладства... О да, в шоу-тусовке о нем ходили легенды: что он запросто мог избить своего/чужого/зарубежного артиста или журналиста, или кого угодно: что он вообще страшный человек, которого нужно как минимум опасаться. для посторонних Айзеншпис выглядел эдаким монстром, который ни с того ни с сего бросается на людей; тем более бывший зека...

Но это все — поверхностные впечатления, неприменимые к глубокой, настоящей личности. Айзеншпис был разносторонне образованным, тонким человеком. Чтобы выносить о нем суждения, нужно было с ним тесно общаться и понимать, чем он дышит, почему поступает так, а не иначе. Говорю точно: большинство из тех, с кем он когда-либо работал, по прошествии времени не скажут о нем абсолютно ничего плохого. Потому что Юрий Шмильевич был хорошим человеком. С тяжелым характером, не спорю. Однако это — лишь нюанс его личности.

Прежде всего, Айзеншпис был весь в своей работе. Он безумно любил свое дело, болел за каждого артиста, который находился у него под патронажем. Юрий Шмильевич настолько сживался с артистами, что готов был самостоятельно решать все их вопросы, включая личные, чего ни один продюсер российской (а может быть, и зарубежной) эстрады не делает до сих пор.

Айзеншпис вкладывал в дело весь пыл своей страстной натуры, поэтому возникало множество ситуаций, когда он срывался на своих артистов-протеже, музыкантов и других сотрудников из-за мелкой накладки. Проще, наверное, перечислить дни, когда подобного не происходило. Но все привыкли; к тому же босс остывал так же быстро, как заводился. Зла не помнил, камней за пазухой не держал.

Своей бурной заинтересованностью в деле он формировал вокруг него особую ауру, оберегающую от всех нападок. Юрий Шмильевич был одним из немногих профи, умевших органично вписаться в продвижение своей концептуальной идеи — детища, наделенного частью его души. В этом человеке я с самого начала наблюдал несколько потоков, которые как-то умудрялись не противоречить друг другу. Это талант чувствовать и выбирать музыку, талант на ней зарабатывать и, самое главное, талант сохранять человеческое отношение к ней — то уважение, которое не дает музыке превратиться в музыкальный продукт. Поэтому его проекты всегда занимали достойное место в мире, завоевывали статус выигрышных, несмотря на препятствия и неблагоприятные стечения обстоятельств.

Он создавал вокруг себя маленький мирок, куда было дано войти далеко не каждому. Мир, где он всегда контролировал ситуацию, излучал уверенность в себе и непоколебимость своих позиций даже молча.

Что, в свою очередь, структурировало окружающих. Проще говоря, само присутствие Айзеншписа создавало в коллективе рабочую атмосферу. Он ставил четкие задачи; если подчиненные могли талантливо преобразовать и дополнить сценарий босса, это всегда поощрялось — пусть даже парой слов одобрения. Впрочем, он редко хвалил кого-то вслух. И вольности допускал лишь в четко очерченных пределах, которые следовало просто почувствовать. Не юлить, не халтурить, работать так, чтобы ни один час не проходил даром. При соблюдении этих условий он давал шанс очень многим; если же нет — летающие стулья на кухне студии безалаберному работнику были обеспечены. В гневе мой продюсер был отнюдь небезобиден.

Показателем потенциала человека было уже то, что Айзеншпис с ним работал. Он безошибочно угадывал скрытые возможности и ресурсы личности — ведь только так открывают новые звезды. Даже если человек — например, я — сам порой не особенно верил в себя, то Айзеншпис верил в него вдвойне, и своей силой он заставлял подниматься с колен. Подобные бодрящие отеческие подзатыльники он мог раздавать одним лишь взглядом.

Личность со сверхэнергетикой. При этом в его биографии было немало тяжелых ситуаций (многие уже обнародованы), несмотря на которые он оставался человеком с большой буквы. И смотрел на жизнь теми же глазами, держа в узде не только себя, но и всю команду. Кстати, о команде. В его окружении не было бесполезных людей — даже самые нелепые экземпляры здесь играли свои нужные роли. Просто так в «Star Production» не задерживались.

Так натаскать и так нацелить на процесс мог только он. Ведь и сегодня, когда его нет, внутри все равно сидят прежние правила, и я повторяю их, порой не желая себе в этом признаться: Айзеншпис сделал бы так-то, он бы вот этой дорогой пошел, а за это он бы поругал — значит, неправильно, значит, надо уходить. Это мой фундамент, и он заложен на совесть, ибо Айзеншпис умел это лучше всех.