Сергей Степанов - Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» Страница 37

На картине Валентина Серова изображен момент миропомазания императора. Пред Царскими вратами Николай II открыл специальный карман, сделанный на полковничьем кителе, и митрополит благоговейно помазал миром его обнаженное тело. Обряд миропомазания совершается над каждым христианином, как правило, сразу же после крещения. В принципе он не должен повторяться. Только над монархом обряд совершался дважды, и этому акту придавался особый священный смысл. Помазанник Божий возносился над простыми смертными. Наверное, никто из участников пышного торжества не подозревал, что эта коронация будет последней. Никто не знал, что рухнет казавшаяся незыблемой Российская империя. Не подозревали об этом два молодых кавалергарда, выступавшие впереди императора в качестве младшего ассистента и флигель-адьютанта при коронации, – поручик Карл Маннергейм и корнет Павел Скоропадский. И конечно, Петр Столыпин, стоявший в толпе придворных, не знал, что пять лет он будет докладывать о всех важнейших делах императору, спорить с ним, пытаться его переубедить и получит смертельную рану на его глазах.

Коронация Николая II запомнилась не цепью торжеств и парадных обедов. Через четыре дня в обиход раз и навсегда вошло страшное слово Ходынка. На Ходынском поле царь должен был встретиться со своим народом. По этому случаю в деревянных ларьках были заготовлены для бесплатной раздачи тысячи кульков с подарками: кружка с царскими вензелями, фунтовая сайка, полфунта колбасы, вяземский пряник с гербом и орехи. Подарков заготовили десятки тысяч, а на поле собралось около полумиллиона. Народное гулянье было организовано из рук вон небрежно, никто не распорядился закопать ямы на краю поля или остановить толпы людей, с ночи прибывающих за подарками. Главным распорядителем коронационных торжеств был московский генерал-губернатор. Этот пост занимал дядя царя великий князь Сергей Александрович, который, как говорили, сделал из генерал-губернаторства отдельное княжество или даже пашалык, не подчинявшийся никаким законам. Полиции, занятой охраной высоких особ, некогда было думать о простом народе. Когда в толпе разнесся слух, что буфетчики раздают подарки своим и их на всех не хватит, толпа бросилась к ларькам. Полицейское заграждение смели, началась давка, в которой, только по официальным данным, погибло свыше 1300 человек.

Министр финансов С.Ю. Витте вспоминал, что в полдень все трупы уже успели убрать, «как будто никакой особой катастрофы и не произошло». Прибыл император, оркестр на Ходынском поле играл марши. Среди прибывших на поле гостей был китайский сановник Ли Хунчжан, с которым велись переговоры о концессии на КВЖД. Китайский гость уже знал о гибели сотен людей и спросил: «Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?» Витте ответил, что уже доложено. Ли Хунчжан покровительственно сказал: «Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Печелийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно, и когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, что все население находится в самом нормальном порядке». Приводя эту беседу в своих мемуарах, Витте заключил: «После этого замечания я подумал: ну, все-таки мы ушли далее Китая». Столыпин не оставил своих воспоминаний, поэтому мы не знаем, что он думал, узнав о ходынской трагедии, наложившей мрачный отпечаток на царствование Николая II.

Проживая в Ковно, П.А. Столыпин лишь на короткое время приезжал в Москву и останавливался в огромных кремлевских апартаментах, которые занимал его отец. Несмотря на возраст, генерал вел полноценную жизнь. Одна из комнат была отведена под музыкальный салон. Там он музицировал на своей скрипке работы Страдивари. В этом же салоне была поставлена опера «Норма», которую с большим успехом приняла изысканная публика, приглашенная генералом. Очевидно, любовь к домашнему театру была у Столыпиных наследственной, и генерал следовал стопам своего деда, владельца крепостных артистов. А.Д. Столыпин лепил скульптуры и даже участвовал в художественных выставках. В его апартаментах собирались художники и поэты, устраивались философские и богословские диспуты. Пережив жену на десять лет, генерал по-прежнему отдавал дань сердечным увлечениям. Правда, его последний роман, как говорили, был самым странным. Он увлекся дамой еврейского происхождения, вероятно, чисто платонически, и переписывался с ней на теологические темы. Как часто бывает с людьми богатырского здоровья, он заболел и умер в один день. Телеграмма о болезни отца и телеграмма о его кончине были доставлены в Колноберже одновременно. По словам дочери, П.А. Столыпин очень горевал о смерти отца. Она впервые увидела его лицо, мокрое от слез.

Генералу от артиллерии А.Д. Столыпину устроили пышные похороны. Чеканным шагом прошли части Гренадерского корпуса, которым он командовал до своей отставки. Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, которого после коронации прозвали «князь Ходынский», сказал по-французски: «Сегодня мы хороним последнего вельможу». На похороны пришло много людей, но среди них не было старого друга отца Льва Толстого. Великий писатель проповедовал идеи, которые шокировали окружающих. Незадолго до смерти генерал А.Д. Столыпин тоже удивлялся поведению графа и даже рассказывал родным забавную историю о том, как Толстой тачал сапоги. Навещая Толстого в Ясной Поляне, он часто беседовал с мужиками. Один из них показал свои сапоги и сказал, что их шил сам граф. На вопрос, хороши ли сапоги, мужик откровенно ответил: «Только в них и хорошего, что даровые, а так совсем плохи». После кончины А.Д. Столыпина писатель ничем не высказал своего сочувствия. Когда кто-то выразил удивление, что он не приехал на похороны боевого товарища, Лев Толстой сказал, что мертвое тело для него ничего не значит и он не считает достойным возиться с ним.

П.А. Столыпин был предводителем дворянства тринадцать лет. С 1889 по 1898 г. – ковенским уездным, а с 1898 по 1902 г. ковенским губернским предводителем дворянства. Его повышение свидетельствовало, что он хорошо зарекомендовал себя по службе. Во внутренних губерниях от предводителя дворянства не требовалось многого. Надо было только слыть радушным и хлебосольным хозяином, всегда готовым угостить господ дворян из самых отдаленных уголков. Но на землях бывшей Речи Посполитой приходилось быть умелым дипломатом, сглаживавшим разногласия между польской шляхтой и русскими властями. Столыпин успешно справлялся со сложной задачей. Провожая его с поста уездного предводителя, польские помещики даже преподнесли ему серебряный бокал в подарок. Столыпин был растроган и писал жене: «Мне приятно, что они стараются сделать мне удовольствие и что мне удалось внушить им добрые чувства. Достанет ли уменья и впредь не быть статистом и что-либо оставить по себе хорошее? Ведь до сих пор я служил себе просто, исполнял свои обязанности и не мудрил, а теперь надо большое уменье и уменье быть общительным, сохраняя авторитет и престиж»[111]. Один из первых биографов П.А. Столыпина отмечал, что были люди, «попрекавшие первого министра «польскими шляхетскими приемами» и по своей привычке стремившиеся открыть поляков даже в его родословной»[112]. Разумеется, эти генеалогические изыскания не имели под собой никакой почвы.