Борис Соколов - Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи Страница 37

Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполнявшего должность командующего войсками округа В.М. Мулина… После предварительной беседы В.М. Мулин сказал:

— Военный совет округа предлагает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?

Я ответил, Что готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.

— Ну вот и отлично, — сказал В.М. Мулин. Ф.И. Голиков протянул В.М. Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Н.А. Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.

В.М. Мулин, прочитав это донесение, сказал:

— Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Голиков молчал.

— Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус, — Сказал В.М. Мулин.

Распрощавшись, я уехал в дивизию.

Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Ф.И. Голиковым и В.М. Мулиным, а решения из Москвы не поступало. Я считал, что Ф.И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое сложилось у него на основании лживого донесения Юнга. А я, откровенно говоря, отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть человека на высшую должность, гладишь, а он уже взят под арест как «враг народа», и мается бедняга в подвалах НКВД… Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса».

Некоторые заведомые неправильности речи, вроде «безответственно несет свой долг», в этом в целом грамотно, по законам драматургии выстроенном диалоге, указывают на то, что Жуков воспроизводит какой-то реально состоявшийся разговор с Голиковым. Однако в содержании этой беседы многое мемуарист просто придумал.

Мы можем более или менее точно датировать, когда состоялась встреча Жукова с Голиковым и Мулиным и обсуждение доноса Юнга. Дело происходит уже после ареста Уборевича, а этот арест произошел 29 мая. И до назначения Жукова командиром 3-го кавалерийского корпуса, последовавшего в июле, остается примерно месяц. Значит, разговор Георгия Константиновича с руководством округа происходил в июне 37-го, скорее всего, уже после того, как Тухачевский и Уборевич были осуждены и расстреляны. Но в этом случае заставить Голикова говорить о Рокоссовском как о враге народа Жуков мог только силой собственного воображения. В июне, равно как и в июле 1937 года, Константин Константинович пребывал на свободе и в добром здравии. Его арестуют позже, в августе месяце. Излагая беседу с Голиковым, Жуков скорее всего придумал ту ее часть, где член Военного совета округа спрашивает о связях с врагами народа, а бравый комдив, рыцарь без страха и упрека, открыто заявляет, что не верит в виновность своих друзей, не считает их врагами народа. Думаю, что Филипп Иванович действительно спросил Георгия Константиновича, дружил ли он с врагом народа Уборевичем. И Жуков честно ответил, что общался с бывшим командующим округом главным образом по служебным делам и понятия не имел, что Иероним Петрович замыслил заговор. Другие военачальники, названные Жуковым, в те дни еще на свободе гуляли. Например, Петр Александрович Смирнов был арестован только год спустя, 30 июня 1938 года. Из Белорусского же округа его перевели еще в 1935 году. А летом 1937 года Смирнов занимал высокий пост начальника политуправления РККА. Ему непосредственно и подчинялся Голиков, который, следовательно, никак не мог сменить «мужественного и талантливого военачальника» в Минске.

Кстати сказать, люди, знакомые с порядками кадровых перемещений в Красной Армии, сразу отметят: Представлению Военного совета Белорусского военного округа о назначении Жукова командиром 3-го кавкорпуса наверняка предшествовало указание со стороны Ворошилова и Буденного (вряд ли назначения командиров-кавалеристов производились без консультаций с Семеном Михайловичем).

Вскоре над головой Георгия Константиновича действительно сгустились тучи. Вот что он написал в «Воспоминаниях и размышлениях» о начале службы в 3-м кавкорпусе: «По прибытии в корпус меня встретил начальник штаба корпуса Д. Самарский. Первое, о чем он мне доложил, — это об аресте как „врага народа“ комиссара корпуса Юнга, того самого Юнга, который написал на меня клеветническое донесение Ф.И. Голикову. Внутренне я как-то даже был доволен тем, что клеветник получил по заслугам». Здесь мне хочется подчеркнуть, что доносчик пострадал только потому, что Ворошилов успел уже сделать свой выбор в пользу Жукова. Николая Альбертовича благополучно расстреляли в 1938 году.

Обстановка, по свидетельству Жукова, была мрачной: «…В большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде случаев демагоги влияли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки „вражеского подхода“ к воспитанию личного состава… Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники корпуса. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф.И. Голикову, письма в органы госбезопасности, „о вражеском воспитании кадров“ со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова».

Далее Георгий Константинович рассказывает, как на партсобрании заступился за командира одной из дивизий корпуса В.Е. Белокоскова, которого обвиняли в близких отношениях с только что разоблаченными врагами народа Уборевичем, Сердичем, Юнгом и др. Несчастному грозило исключение из партии с практически неизбежным последующим арестом. Жуков же будто бы подчеркнул, что отношения Белокоскова с этими людьми носили чисто служебный характер, и предложил ограничиться обсуждением без каких-либо оргвыводов. Так и поступили.

Маршал прямо не утверждает, но у читателей «Воспоминаний и размышлений» создается впечатление, будто последующие репрессии по партийной линии могли быть вызваны его принципиальным поведением в деле Белокоскова. Кроме того, Жуков дает понять, что партсобрание, на котором его самого чуть было не исключили из большевистских рядов, состоялось через год или полтора после этого дела, когда он возглавлял уже 6-й казачий корпус, дислоцировавшийся в Осиповичах: «Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса (6-го, — Б.С.) Фомин. Он долго ходил вокруг да около, а потом сказал: