Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось Страница 37

Майя Кристалинская позвонила Сурису в тот августовский день пятьдесят пятого года, когда поезд «Новосибирск — Москва» выбросил ее и Валю Котелкину на перрон Казанского вокзала с чемоданами и в слезах. Их ожидал суровый разговор дома, а далее, как они считали, — следствие, арест, суд, тюрьма, ссылка, каторга, то есть все наказания, предусмотренные советским законодательством. Кроме расстрела и исправительных работ с вычетом двадцати пяти процентов от предстоящей зарплаты за нанесение государству морально-материального ущерба.

И вечером того же дня они бросились к Лене Сурису. Леня уже работал в КБ Яковлева.

Он удивился, услышав в телефонной трубке голос Майи, и, узнав о том, что произошло, немедленно пригласил беглых девчат к себе домой. Напоив чаем и выслушав их исповедь, Леня тут же дал дельный совет, иначе Сурис не был бы Сурисом: идите, девочки, в министерство, прямо к начальнику нашего главка Тер-Маркаряну, а не в управление кадров к чиновникам, они вас по этапу отправят обратно б Сибирь, да еще в кандалах. Только к Тер-Маркаря, — ну, милые девочки, он человек отзывчивый, добрый и пороть вас не будет.

Так Леня Сурис сыграл еще одну положительную роль в пьесе, которую писала для Майи ее судьба.

А первую роль Леня сыграл несколькими годами ранее, когда предложил прийти в агитбригаду «штатной» исполнительницей эстрадных песен. И было это после того самого концерта в клубе МАИ, о котором мы уже знаем. Ошеломленной успехом дебютантке Леня быстро доказал, что дважды два — пять, певческую славу необходимо обретать сразу, не дожидаясь, пока тебя пригласят на сцену добрые дяди и тети. Леня был настойчив и не обращал внимания на слабые протесты Майи — та лепетала, что не собирается становиться певицей, а мечтает быть только инженером, хочет строить самолеты, поет же лишь из любви к искусству.

И все же Кристалинская согласилась работать в агитбригаде.

Уже полным ходом шла кампания по выборам в Верховный Совет СССР, агитация за кандидатов блока коммунистов и беспартийных — все было просто: никаких интриг, разборок, обливания конкурентов грязью, подставок и подделок, пересмотров итогов. Кандидаты отобраны в райкомах и утверждены на каждой ступеньке иерархической партлестницы вплоть до ЦК.

День выборов в нашей стране считался праздником, но начинался он за несколько месяцев до голосования на агитпунктах, куда приезжали артисты. С профессионалами было сложно — только приказ из райкома артисту с партбилетом в кармане мог заставить его выступить в этой избе-читальне, именуемой агитпунктом. А вот самодеятельным приказывать не надо, они готовы петь, плясать, читать стихи, сколько их светлым душам угодно, было бы только хоть какое-нибудь пианино. Агитбригада Леонида Суриса работала безотказно, ее зрителями были — как и у всех агитбригад — те же пенсионеры, жильцы близлежащих домов помоложе, не знавшие, как убить время после работы, и ребята со двора, курившие в подворотне, — их в агитпункт загонял всесильный домоуправ.

Концерт всегда открывал Леня — чтением стихов своих любимых поэтов Симонова и Щипачева («Любовью дорожить умейте, с годами — дорожить вдвойне, любовь не вздохи на скамейке и, не прогулки при луне» — очень уж популярны были эти стихи Щипачева в начале пятидесятых) и отрывка из «Молодой гвардии» писательского главнокомандующего Фадеева. Читать со сцены Леня Сурис любил, у него даже был свой кумир в искусстве чтецов — Всеволод Аксенов, хороший актер театра и кино, но оставивший о себе память прежде всего великолепным чтением, обладавший чистым, звенящим, как эхо в норвежских фиордах, голосом — может быть, поэтому его «Пер-Гюнт» Ибсена был так великолепен.

А потом выступали певицы. Их было две. Майя Кристалинская выходила «на публику» немного волнуясь — к прилюдному пению она еще не привыкла. Здесь не было софитов, люстр, да и сцены как таковой не было — так, закуток перед стульями, на которых сидели зрители. Майя становилась к пианино, и уже не девочка-первокурсница сидела за ним, а аккомпаниатор из хоровой секции клуба. Разучить песню с профессионалом для Майи было делом быстрым, слух ее и музыкальная память никогда не подводили, но все же девушка подумывала о том, что надо научиться читать ноты, а то получается нечто вроде сельской самодеятельности…

А вот вторая певица… Она выходила вскоре после Майи — между ними выступал балалаечник-виртуоз институтского масштаба Сережа Переверткин, игравший попурри на темы русских народных песен. Сережу «одалживал» оркестр народных инструментов, такой тоже был в клубе, и исполнял концерт для балалайки с оркестром Будашкина, который звучал по радио чуть ли не ежедневно, так же, как и песня того же автора «За дальнею околицей». Майе песня нравилась, и она собиралась петь ее в агитбригаде.

И вот выходила на «эстраду» следующая певица. С романсами. Да какая певица! Статная, с Правильными чертами лица, взгляд ее карих глаз был серьезен и мог показаться даже холодным, но теплом от него веяло сразу, как только она начинала петь. В девушке была изысканность, чувство собственного достоинства, будто происхождения она была княжеского. И кто знает, может быть, и тлели в глубине ее рода дворянские огоньки, вот и пробились сквозь пыль столетий. Пройдут годы, и засверкает в ней аристократизм, свойственный нашим знаменитым эстрадным дивам начала XX века.

Звали певицу Галиной. Она пела низким грудным голосом, ему было тесно в жэковском зальчике, но впечатление было такое, будто поет она не в агитпункте, а на сцене Большого театра или, по крайней мере, в консерваторском зале на улице Герцена. Галина пела романсы, «Хабанеру», и сама Кармен, казалось, стояла, подбоченясь, перед поедающими ее глазами случайного зрителя. Его, жалкого, плохо одетого, она не презирала, а пыталась завлечь в свои иллюзорные сети:

У любви как у пташки крылья,Ее нельзя никак поймать.Тщетны были бы все усилья,Но крылья ей нам не связать…

Это была настоящая Кармен, не хватало только алой розы в ее волосах. Агитпункт был для нее насмешкой — так казалось Майе.

Но с чего-то нужно было начинать, и эта девушка, влюбленная в музыку и пение, не считала для себя зазорным выступать здесь, перед пенсионерами и мальчишками, — слово «хабанера» было им чуждо и непонятно.

Вскоре она уйдет из МАИ и поступит в музыкальное училище, а когда закончит, ее пригласят в Большой театр на «пробу» и предложат спеть партию Элен в опере «Война и мир». И холодно-мраморная красавица графиня, которую, кроме Толстого, лишь великим грекам было под силу высечь из камня, могла бы получить в ее лице исполнительницу, предугаданную воображением гения писателя и наделенную голосом, услышанным чутким внутренним слухом гения композитора.