Михаил Кириллов - Учитель и его время Страница 37

9 декабря, уже на сборах, мне удалось поговорить с Синопальниковым. Он сказал, что подумает об этом, согласившись, что я как раз тот специалист, который там нужен, но что и так уже «полна коробочка» и Ф. И. ограничивает дополнительное направление людей. На следующий день я повторил свою просьбу. Синопальникова рассердила моя настойчивость, но, подумав, он пообещал: «Сделаем, ждите команду в Саратове». 19-го Е. В. уведомил меня о положительном решении, а 23 декабря я вылетел в Ереван.

Сохранились дневниковые записи и тексты моих писем Е. В. в те трагические дни. Я приведу выдержки из них.

«Аэропорт «Звартнотц» забит самолетами, нашими и иностранными. Стены в здании аэровокзала заклеены объявлениями о порядке приема беженцев, фотографиями пропавших без вести. Народу – масса. Беспрестанное движение. Небритые мужчины, нервные женщины на узлах и чемоданах. Плачущие дети. Ноев ковчег. Призванные из запаса рязанские мужики в мятых нескладных шинелях и кирзовых сапогах».

Так получилось, что еще 4 декабря моего сына Сергея, командира госпитального взвода медицинской роты в Минске, в составе группы, по тревоге, в бронежилетах, на ИЛ-76 отправили в Сумгаит, а позже в Баку, в связи с межнациональной напряженностью. Там его и застало спитакское землетрясение.

«Прибыл в госпиталь. В нем еще 150 раненых. Часть уже отправлена в Москву, Ленинград, Омск. Только что убыли главные специалисты ЦВМУ, работавшие здесь с 8.12. Моя роль – замещать главного терапевта на данном отрезке работы».

Гембицкий сказал мне перед отлетом: «Спитак сейчас – самое больное место на планете. Уже чтобы прикоснуться к этому месту, стоит ехать туда».

«Работаю в госпитале, консультирую больных и раненых, обрабатываю и анализирую накопившийся клинический материал. Предстоит посещение крупнейшей больницы Еревана – Эребуни, где па 1000 койках размещены наиболее тяжелые раненые с гнойными осложнениями. Чуть позже поездка в зону – в Спитак и Ленинакан, города, особенно пострадавшие.

Персонал госпиталя трудится самоотверженно. Есть возможность регулярно связываться с Москвой и Саратовом».

«Статистика Эребуни, в которой с 8.12. по 24—27.12. работали десятки наших военных хирургов, лаборантов, терапевтов, такова: начало поступления – 8.12., конец – 24.12. Всего поступило из зоны 990 чел. Из них через реанимацию – 150 чел. Умерло 60 (как правило, СДР, ОПН). 27 умерло в реанимации (это в 1,5 раза больше, чем в реанимационном отделении в военном госпитале). Из 990 чел. около 100 с тяжелой классической формой СДР и ОПН, еще 100, по-видимому, – с СДР и ОПН, но не потребовавшие аппаратного пособия, и еще около 100 с элементами СДР (ОПН). Таким образом, частота СДР в Эребуни оказалась близкой той, которую я установил в военном госпитале, просмотрев истории болезни, – около 28—30%. Нужно еще иметь в виду, что у такого же числа пострадавших – 300—400 чел. – была «ситуация сдавления» без развития СДР».

«Во мне все время какая-то грустная песня. О чем эта песня? Эта ноша? Эта печаль? О людях. Кому нужны воины-интернационалисты, калеки афганские?! Разве что матерям. Кого они защитили? Кому нужны будут армянские, спитакские, ленинаканские калеки? Почти 10000 инвалидов? Разве что матерям, если остались в живых.

Как нельзя понять бесконечность, Вселенную, так нельзя почувствовать, выразить все горе армян! А ведь я еще не видел раздавленных детей. Для того чтобы это вобрать в себя и выразить, нужно быть или Шекспиром, Лермонтовым, Достоевским, или сумасшедшим».

«Никак не могу угнаться за фактами, наблюдениями, собственными переживаниями, мыслями. Не могу понять чего-то главного – о народе армянском, о его трагедии, о политической и социальной ситуации здесь, о ценности интернационального вклада для него, о его собственном вкладе в происходящее сейчас восстановление. С одной стороны, глубокий траур, неутешное горе, апатия, неверие в будущее, и это можно понять, а с другой – Ереван, кишащий людьми. Зато в зоне местного населения, восстанавливающего разрушенное, почти нет. Гнут спину запасники из России, умирают под панелями при расчистке, мерзнут, болеют, тоскуют по дому. Больно, что горе, не обидно за труды, обидно только, что для многих здесь – горе «с маслом».

«Я последовательно продолжаю просматривать и продумывать истории болезни тех 100 больных, которых до меня успели отправить в центр страны, в другие больницы республики, в пансионаты или домой.

Дело необычное, может быть, уникальное: гарнизонный госпиталь в считанные двое-трое суток превратился по характеру патологии в специализированное учреждение, обязанное заниматься проблемами политравмы, синдрома длительного раздавливания, психоневрологической патологии, чрезвычайно разнообразной патологии внутренних органов у раненых. Так получилось, что прежде терапевты не принимали участия в оказании помощи пострадавшим от землетрясения и в изучении специфического поражения в этих обстоятельствах – СДР. Этих материалов не содержит мировая и отечественная литература.

Нужны панорамное видение проблемы и вместе с тем цепкая конкретность наблюдений, чтобы обобщения были верными. Нужно, сколько бы это ни потребовало сил, увидеть, понять, продумать, запомнить, записать все, что армянская трагедия дала терапевтической науке. И без конкретных впечатлений о человеческих судьбах научное мышление не дает полной правды. Кажущаяся мультипликация однообразных, но закономерных патологических явлений (патология почек, сердца и легких, сроки ее развития, обусловленность шоком, токсемией, азотемией, взаимосвязь нарушений, объем обследования и лечения) дополнятся разнообразием и неповторимостью человеческой индивидуальности. Первое требует дела, второе – писателя.

В первом мне помогает мой прежний опыт работы в травматологической клинике Саратова и в Кабульском госпитале, понимание роли терапевта у постели раненого; во втором – врачебная наблюдательность и душевная рана, без которой невозможно уехать из Армении».

Случилась оказия – еду в Спитак.

«Спитак – солнечная долина*. Прелесть, а не местечко, рядом с тысячью могил. Из-за опасности повторных сильных землетрясений Спитаку ищут новое место поблизости.

Перед въездом в город, раскинувшийся в лощине среди невысоких гор, покрытых глубоким снегом, горы каменного мусора. Здесь же расположилась автобаза. Основные улицы уже расчищены. Посты милиции при въезде и на каждом углу. Местного населения почти нет, практически одни мужчины. Целого современного здания – ни одного. Висят обрывки этажей. Дома с перебитым позвоночником, с выбитыми зубами, оскаленным кровавым ртом. На балконах и лоджиях подвешены связки лука, уже 20 дней висит белье. Обрушилась стена и обнажила анатомию квартир, в которые нельзя подняться. На оставшейся части пола новенький шифоньер, диван с подушками… Раздавленные блоками гаражей легковые машины, к которым 20 дней не наведываются хозяева. Полегли автобусные стоянки;