Эллиот Рузвельт - Его глазами Страница 37

— Как тебе понравился генералиссимус Чан Кайши?

Он пожал плечами. — Впечатление примерно такое, как я и ожидал. Они с женой обедали у меня вчера и потом сидели часов до одиннадцати. Он знает, чего он хочет, и понимает, что не может получить всего, что хочет. Но мы что-нибудь придумаем. — Отец отодвинул поднос. — Помоги мне, Эллиот, — он оперся на мою руку, встал и начал одеваться, продолжая разговаривать. В это время я стащил с подноса несколько кусочков поджаренного хлеба и налил себе кофе.

— Уже состоялось два пленарных заседания с участием Объединенного совета начальников штабов. Но эти совещания носили, пожалуй, слишком официальный характер. Во всяком случае, действительное положение в Китае, в Бирме, в Индии не обсуждалось. Из вчерашней беседы с супругами Чан Кайши я узнал больше, чем за те четыре часа, что я провел на заседаниях с Объединенным советом начальников штабов.

— Что же ты узнал?

— Я узнал, что война не ведется и почему она не ведется. Что бы там ни писали газеты, войска Чан Кайши вовсе не дерутся. Он утверждает, что его войска не обучены и не имеют вооружения — и нетрудно ему поверить. Но этим все же нельзя объяснить, почему он так упорно мешает генералу Стилуэллу обучать китайские войска. И этим нельзя объяснить, почему он держит сотни тысяч своих лучших солдат на северо-западе, на границах Красного Китая.

Вошел камердинер Артур Приттимен, вынес поднос и вернулся, чтобы помочь отцу одеться.

Отец продолжал говорить. Он рассказывал о трудностях снабжения, о сопротивлении англичан строительству дороги Ледо,[6] о нежелании англичан вести наступление через бирманские джунгли, о проблемах, связанных с доставкой грузов по воздуху через Гималаи, и об огромных потерях, которыми сопровождаются эти транспортные операции. Мне приходилось раньше беседовать со многими летчиками Воздушного транспортного корпуса, которые досконально знали условия работы на китайско-бирманско-индийском театре, и слышать от них очень много жалоб. Я рассказал об этом отцу. Он кивнул головой.

— Да, работать там — не шутка, — сказал он. — Тихоокеанский театр называют забытым театром. Но по сравнению с китайско-бирманско-индийским театром это самое оживленное место на свете. Здесь нельзя позавидовать никому, начиная со Стилуэлла и кончая последним из его подчиненных. На их долю выпало вести большую войну почти с пустыми руками. Нельзя винить их, если они забывают, что сейчас самое главное — война в Европе и что, как только мы ее выиграем, центр тяжести передвинется по направлению к Японии и Филиппинам. По направлению к Стилуэллу он никогда не передвинется, но мы не можем порицать генерала за то, что он пытается добиться этого. На днях я видел Стилуэлла на штабном совещании и попросил его как-нибудь урвать время, чтобы побеседовать со мной наедине. Я даже не представляю себе, что делалось бы сейчас в Китае, если бы не он. Фактически, конечно, в Китае задача сводится к одному — надо, чтобы Китай продолжал воевать, сковывая тем самым японские войска.

Я спросил, что делают англичане на китайско-бирманско-индийском театре.

— Я предполагал, что с появлением Маунтбэттена там начнутся большие дела, — заметил я.

Отец улыбнулся.

— Вероятно, и Маунтбэттен так думал, — ответил он. — Сейчас он пытается заполучить достаточное количество десантных судов для нападения на Андаманские острова.

— Андаманские острова? Это где же?

— Послушать Черчилля, так это важнейший стратегический пункт к востоку от его любимых Балкан. Острова эти расположены в Бенгальском заливе, у Южной Бирмы. Англичане рассчитывают использовать их в качестве базы для наступления на Рангун.

— Но ведь, очевидно, все наличные десантные суда предназначаются для второго фронта, который должен быть открыт весной?

— Поверишь ли, Эллиот, англичане опять начинают высказывать всяческие сомнения насчет западного фронта.

— Насчет операции «Оверлорд»? Но ведь мне казалось, что в Квебеке этот вопрос был уже окончательно решен!

— Всем нам так казалось. И вопрос действительно был решен. Но Уинстон продолжает говорить всем о своих сомнениях.

— Чем он их объясняет?

— Он по-прежнему носится с планом вторжения через Балканы. «Общий фронт с русскими», изволите ли видеть. Генерал Маршалл… очень терпелив, очень вежлив и очень тверд. Мне кажется, что Уинстон начинает сильно недолюбливать Джорджа Маршалла. Он понял, что как бы он себя ни держал заискивал, убеждал, сердился, — Маршалл все же предпочитает стратегию удара прямо Гитлеру в зубы.

— Не позавидуешь тому, кому приходится спорить с английским премьер-министром.

— А ведь я знаю человека, — сказал отец, — который заслуживает медали за то, что умеет ладить с Черчиллем. Это — Айк Эйзенхауэр.

— Кстати! — воскликнул я. — Это напоминает мне…

— Что? — спросил отец. — И, пожалуйста, говори поскорей, потому что в одиннадцать, то есть всего через пять минут, у меня назначена встреча с Объединенным советом начальников штабов.

— Ты всерьез говоришь, что Айк заслуживает медали?

— Конечно, всерьез, но он отказывается от наград. Когда Макартур был награжден медалью Почета, мы предложили такую же медаль Эйзенхауэру, но Айк отказался принять ее. Он сказал, что эта медаль дается за личную доблесть, а он не проявил никакой доблести.

— Примерно месяц назад мне случилось беседовать с Бидлом Смитом, сказал я. — И он мне сообщил, что существует и такая медаль, которую хочет получить Айк, — медаль Заслуженного Легиона. Как утверждает Бидл, Айк говорил ему однажды, что это единственная медаль, которую он действительно хотел бы иметь. По словам Смита, она нравится ему потому, что ее может получить всякий солдат, хотя бы за то, что он превосходный повар. Но Айк еще не получил ее.

Отец задумался и затем улыбнулся.

— А могли бы мы сохранить это дело в тайне?

— Почему бы нет?

— Ладно. Если бы ты мог послать Смиту телеграмму с просьбой составить наградной лист с перечислением заслуг Айка — Северо-Африканская кампания, Сицилийская кампания и т. п. — и если бы он сумел во-время доставить эту медаль сюда, я бы сам приколол ее на грудь Айку до отъезда в Тегеран.

— Я сейчас же займусь этим, — сказал я.

Пока отец совещался с Объединенным советом начальников штабов, я отправился наверх в приготовленную для меня комнату, умылся и затем устроил себе настоящий завтрак. Он был подан в очень приятном месте — на залитой солнцем плоской крыше виллы Кирка, откуда открывался прекрасный вид на пирамиды. Эта роскошь напомнила мне о том, что в Каире будет не так, как в Касабланке: на эту конференцию флот командировал восемь старших официантов и поваров-филиппинцев, обладающих изумительным умением устраивать вполне приличные банкеты из армейского пайка и заботиться о вкусах каждого в отдельности. В частности, это значило, что мне больше не придется играть роль виночерпия, и, следовательно, хотя я по-прежнему буду адъютантом отца, мне не придется теперь быть у него под рукой каждую минуту и на каждом совещании. Это значило, что я буду свободнее и смогу даже время от времени покидать виллу.