Григорий Коновалов - Вчера Страница 37

Лида ласково, примиряюще улыбнулась.

- Вы повздорили, что ли, ребята?

- Нет, ты посмотри, Лнда, у него и нос девичий, и голова кудрявая, как у девочки.

- Слышишь, герои, давай прыгнем в речку и поплывем к берегу, а?

- Андрей, не дури! - встревожилась Лида.

Миша успокоил ее:

- Перед тобой форсит. Не умеет плавать. Ои только фантазировать может... воображала!

- Я доплыву, а ты, кривляка, сразу пойдешь на дно.

- Ручьев не переваривает меня. Между прочим, из-за тебя, Лида.

- Дежнев, ты обманщик! Говорю прп ней и отвечаю за своп слова.

- Ну, уж разошелся. Греби к берегу, а то, чего доброго, сдуру-то махнешь в речку. Ведь ты же ненормальный...

Между нами завязалась борьба: Миша норовил рулем повернуть к берегу, я гнал веслами лодку на быстрое стремя.

Лиду, видно, потешало это единоборство влюбленных в нее дурачков.

- Знаешь, Лида, этот упрямый кудрявый барашек хвастался, что его отец...

- Если еще слово сбрешешь, я смажу тебя веслом! - Однако я опустил весла, встал на нос лодки.

- Не вздумай прыгать, Ручьев, - сказала Лида.

- Форсит он.

- Умненькие, катайтесь, - сказал я и прыгнул в речку вниз головой...

Вытащил меня полуживого Семен Игнатов, купавший лошадей в речке. Я забился в кусты, чтобы не видели товарищи, как рвало меня кровью. До барака едва дошел, так кружило голову.

Переступив порог комнаты, я оторопел: Настя сидела на лавке, а Миша говорил что-то испуганным голосом.

Увидев меня, замолк.

- Говори, Мишка, ты честный парень, а не как этот мерзавец, - сказала Настя, комкая в руках полотенце.

- Говорю правду: Андрюшка хотел утопиться...

- Почему хотел утопиться? - голос Насти зазвенел.

- А тебе что за дело? Прыгнул - и все.

- Из-за девчонки он прыгнул.

- Предатель, - бросил я вдогонку своему товарищу.

Настя захлопнула двери, бурно дыша. Видно, закипели в ней и давняя досада на меня за мою "непонятную ей душу", и боль только что пережитого страха за мою жизнь. Она сшибла меня с ног и ударила сломанным удилищем. Я запищал беспомощно, и писк этот еще сильнее разжег ее бешенство. Она била обломком удилища по моей спине, громко проклиная свою пропащую жизнь.

Спрятав голову в колени, я сжался в комок...

Но вот Алдоня распахнул дверь, повис на руке Насти.

- Пусти, убью! - рычала она. - И себя убью! Нельзя с вами жить, Христосики окаянные!

Старик оттолкнул ее плечом, помог мне подняться. Перед окном он задрал мою рубаху на спине.

- Ужасть... За что она тебя, милай?

- Сама она не знает. С горя, наверно.

- Зверь-девка, иди, ужаснись на свое палачество.

Настя сидела на лавке, уронив голову на блюдо своих ладоней. Плечи ее вздрагивали.

- Не виновата она, - сказал я. - Все мы виноваты...

- Виноваты? - спросила Настя, вскидывая голову. - Все вы виноваты? А я не виновата! Живите одни, кайтесь, как грешники в аду, а я поищу другой жизни. Зачем только связалась с такими телятами?! Один от книжки глаз не отрывает, другой бормочет, как святой дурачок. А люди кругом живут для себя. Смеются над вами.

Настя вытряхнула из тюфяка солому, поклала в него свое добро.

- Простите меня, - сказала она.

- Иди, иди, - ответил Алдоня.

Настя ушла к Семену Игнатову.

7

На другой день к нам поселился новый жилец: высокий, сутуловатый, в красноармейской гимнастерке и красноармейском шлеме. Все добро его состояло из плетеной повои корзины да потрепанной шинели. Он был глуховат от контузии и, может быть, поэтому застенчив. Пористое лицо с толстой нижней губой в черных крапинках - както разорвалась гильза, порох впился в кожу лица. Было в облике этого крупного, очевидно, сильного человека чтото смирное и даже этакое вахлацкое, что ли. Большие, с махорочной зеленцой глаза с грустной виноватостью смотрели не таясь. И говорил он как-то странно:

- Вот. Здравствуйте, стало быть. Так иль нет, да?

Петров я, Иван Яковлевич.

Вернувшись с работы, я не узнал нашу комнату: старая дымившая печка сломана, вместо нее сложена маленькая с плитой. Иван Яковлевич обмазывал чело. Мы с дедом молча взялись выносить битый кирпич, мыть полы.

- По печному делу, значит? - спросил за ужином Алдокпм.

- Чего? Печка-то без дров чего стоит? Не хитро сложить. А ведь ты, ковыль - белые кудри, наверно, комсомолец? - обратился ко мне Петров с едва заметной усмешкой в глазах.

Я сказал, что и не думаю комсомолиться, пусть занимаются зтим ученые, а меня под телегой оглоблей воспитывали. Отвесив нижнюю губу, он задумался, глядя мимо меня. Потом быстро стал хлебать кулеш. Встал, потянулся всем сильным телом, сел у порога и медленно стал свертывать цигарку. Таких огромных пальцев я ип у кого не видал.

- Вот, дедушка, за старое держишься и внука к себе пришил. Так иль нет, да?

- У меня, мплай, что старого, что нового - все в одну сумку положишь. Парню с таким ли багажом версты верстать по жизни?

И снова замолчали. Иван Яковлевич удивлял меня каждый день. В мастерских он посмотрел на работу токаря своими наивными глазами, потом встал за станок, и все, кто видел это, поняли: знает человек дело. Между тем он пока не определялся, а все ходил по хозяйству, осматривал в машинных сараях жнейки, плуги, вместе с механиком Муравгшым долго топтался вокруг паровой молотилки. С каждым днем Иван Яковлевич, улыбаясь, незлобиво задирал Алдокима:

- Внука-то, может, перед богом на коленки ставишь?

Чего?

- Ревнуешь к богу-то? К славе-то его? Окажи свою силу, мудростью удиви, покори человека - и в тебя поверят. Аль Андрпяшка покоя тебе не дает, петлн-то словесные мечешь кругом?

- Злится не на тех. Ворами считает всех подряд. Так иль нет, Андрей?

Загадочность этого вислогубого богатыря дразнила мое любопытство, и мне захотелось пощеголять перед ним своей грубой прямотой:

- Воровать всем хочется, только многие боятся, воруют лихие.

- И ты? - с неожиданностью спросил Иван Яковлевич, не прибегая к своим глупым "так иль нет, да?".

- Я уйду из совхоза, потому что не умею воровать.

Поначалу мне казалось, что я сказал это, чтобы удивить и огорчить Ивана Яковлевича. Потом мне понравилось мое намерение, и я всерьез заговорил об этом со стариком. Хотелось учиться, пожить среди настоящих людей, а не этих надоевших сквернословов. Механик Муравин одобрял мои планы.

- Пусть недотепы живут и радуются куску хлеба, а ты паренек с башкой. Пока горит душа, рвись вперед. Кому же учиться, как не сыну красного героя, - говорил он.

М уравин был старшим в мастерской, не позволял гонять меня за самогонкой, охотно рассказывал мне об устройстве движка, станков, а вечерами мы занимались с ним геометрией и алгеброй. В прошлом машинист паровоза, он за год до революции нанялся к помещику, чтобы подлечить кумысом легкие. Да так и остался.