Александр Алтунин - На службе Отечеству Страница 37

- Мы показали проклятому фюреру-Емеле, где раки зимуют! - гневно воскликнул Браженко. - И еще покажем! Своими боками фашисты испробуют мать-сыру русскую землю: каждый получит по два аршина!

Когда я рассказал о бредовых идеях Гитлера, возмущенные минометчики повскакали с мест. Прибежавший на шум Стаднюк, узнав о причине возмущения, удовлетворенно улыбнулся:

- Молодцы газетчики! Взрывной материал поместили... Надо, чтобы каждый вдумчиво прочитал эту статью сам, и не один раз. Нам и раньше было ясно, против кого воюем, а теперь будем воевать еще злее!

Мы возвращаемся на командно-наблюдательный пункт. Следом за нами в блиндаж входят Петренко и боец в очках.

- Товарищ лейтенант, вот товарищ Митин, - показал Петренко на своего спутника. - До войны он был учителем немецкого языка в средней школе. Он собрал у убитых фашистов много документов и неотправленных писем. Мы просмотрели и кое-что прочитали. Из солдатских книжек можно узнать, какие части наступают против нас, а из писем - настроение личного состава.

- Ну и что же вы узнали? - спрашиваю я Митина.

- Видите ли, товарищ лейтенант, - задумчиво начал он, поправляя очки в тонкой оправе. - Судя по документам, на нашем направлении наступает пехотная дивизия, значительные силы которой прорвались на этом участке. В письмах домой солдаты и офицеры сообщают о тех местах, по которым прошли. Высказывают радость, что Германия скоро получит очень много продовольствия. Жалуются на упорное сопротивление русских, однако обещают близким скорую победу...

Постепенно возбуждаясь, Митин выхватывает из большой пачки письма и с нарастающим гневом читает выдержки из них. Слушаю потрясенный. Со школьной скамьи мне было известно, что на родине Маркса и Энгельса фашистские мракобесы сумели при поддержке финансовых и промышленных магнатов вероломно захватить власть. Но я искренне верил, что широкие народные массы им обмануть не удастся. Однако в письмах не только офицеров, но и простых солдат - вчерашних рабочих и крестьян - сквозила такая мерзость, что меня охватило чувство величайшей гадливости и отвращения к бандитам, ворвавшимся на советскую землю в надежде пограбить. Когда Митин полностью перевел "Памятку солдату", Стаднюк не выдержал:

- Хватит, товарищ! "Памятку" и вот эти два письма переведите и отдайте мне, остальные отправим в батальон. Так, товарищ комроты?

Я соглашаюсь. В дальнейшем письма и "Памятку" мы использовали в беседах с бойцами. Из "Памятки солдату" я на всю жизнь запомнил такое поистине людоедское поучение: "У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, - убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки". И надо сказать, что "Памятка солдату" явилась в тот момент самым обличительным документом против фашистов.

Когда стемнело, Охрименко досыта накормил бойцов ужином и сверх того выдал каждому по банке трофейных мясных консервов. Миша Стогов принес котелок гречневой каши, над которым поднимался душистый парок, молча открыл консервы и положил рядом немецкую фляжку. Потоптавшись, предложил мне и Стаднюку поужинать.

- А во фляжке что?

- Водка, товарищ младший политрук. Забрал у убитого фашиста для воды, смотрю, а в ней что-то булькает.

Стаднюк отвинтил пробку и, попробовав на язык, с отвращением сплюнул:

- Гадость вонючая! Не будем, Саша?

- Не будем, - охотно соглашаюсь я и, к великому огорчению ординарца, приказываю сдать водку санинструктору.

Часы показывают девять вечера. Еще светло. Вызываю командиров взводов, чтобы распорядиться о мерах предосторожности на ночь. Сусик подзывает меня к аппарату.

- Третий, - слышу усталый голос Тонконоженко, - немедленно ко мне!

Поручив Стаднюку провести инструктаж, спешу к командиру батальона. В его блиндаже вдоль стен уже сидят некоторые командиры подразделений. Увидев меня, Тонконоженко молча махнул рукой: мол, устраивайся. Когда в блиндаж протиснулись командиры первой стрелковой роты и взвода снабжения, Тонконоженко, поглаживая вытянутую на нарах раненую ногу, сказал:

- Товарищи командиры! В двадцать три часа тридцать минут мы оставляем занимаемые позиции и отходим... на Смоленск.

Известие было настолько ошеломляющим, что наступило недоуменное молчание, затем послышались проникнутые досадой возгласы:

- Эх, мать честная, опять отступать!

- Зачем оставлять позиции, когда фашистов мы кровью умыли?!

Смуглое лицо Тонконоженко заметно мрачнеет; выждав, когда командиры утихли, не повышая голоса, он продолжает:

- Приказ есть приказ. Значит, обстановка требует дальнейшего отступления. - Капитан направляет луч фонаря на карту, которую держит в левой руке: - Сводный отряд нашей дивизии отходит двумя маршрутами. Наш батальон следует... - Перечислив населенные пункты, через которые мы пойдем, Тонконоженко уточняет: - На переправе через реку Рутавечь мы пропускаем вперед главные силы отряда и в дальнейшем следуем за ними...

Отдав необходимые распоряжения, комбат отпустил нас.

В то тяжелое время взводным и ротным командирам трудно было, конечно, понять причину отступления наших войск после успешного отражения вражеских атак. Поэтому мы, молодые лейтенанты, весьма критически отзывались о полученном приказе. Многие из нас заболели в те дни весьма заразной "болезнью", которую кто-то метко назвал "лейтенантской краснухой". Нам казалось, что "там, в штабах" не знают истинного положения и отдают не соответствующие обстановке приказы. Подобная ситуация облегчала рождение провокационных слухов о том, что в штабах якобы засели изменники. Правда, такие слухи решительно пресекались.

Непонимание причин отхода возникло потому, что нас плохо информировали об оперативной обстановке. То ли потому, что наш батальон постоянно действовал в отрыве от своего полка, то ли времени не хватало, во всяком случае, командиры не всегда могли растолковать подчиненным, почему приходится оставлять позиции, удержанные в ожесточенных боях. Если бы мы знали, хотя бы в общих чертах, обстановку, которая сложилась в середине июля 1941 года к востоку от Витебска, то никаких сомнений в правильности применявшейся командованием тактики ни у нас, ни у бойцов не возникло.

А обстановка, вынудившая советское командование отдать приказ на отступление 19-й и 20-й армий к Смоленску, была в середине июля 1941 года чрезвычайно неблагоприятной для войск Западного фронта. К этому времени 2-я и 3-я танковые группы фашистской армии, составлявшие половину всех подвижных соединений врага, спешили завершить глубокий обход главных сил Западного фронта севернее Витебска и южнее Смоленска. Северо-восточнее Витебска широкую брешь в обороне советских войск проделал мощный танковый каток группы генерала Гота. Второй танковый каток, состоявший из танковых и моторизованных дивизий генерала Гудериана, стремительно продвигался из района Орши. Обе фашистские танковые группы должны были соединиться в районе Смоленска. В результате главные силы 19-й и 20-й советских армий попадали в кольцо.