Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой Страница 37

Я отлично знаю, что А… еще не может написать мне, и однако я беспокоюсь. Сегодня вечером я люблю его. Хорошо ли я поступаю, приняв его предложение? Пока будет продолжаться любовь — это будет хорошо, а потом?

Боюсь, что золотая посредственность заставит меня когда-нибудь повеситься от бешенства! Я рассуждаю и спорю, как будто бы была полной хозяйкой в этом положении вещей. О, ничтожество из ничтожеств!

Ждать? Чего ждать?

А если ничто не придет? Ба! С моей физиономией всегда можно найти, и доказательство… это то, что мне едва шестнадцать лет, а я уже два с половиной раза могла сделаться графиней. Я говорю «с половиной» относительно Пиетро.

Среда 24 мая. Сегодня вечером, уходя, я поцеловала маму.

— Она целует, как Пиетро, — сказала она смеясь.

— Разве он тебя целовал? — спросила я.

— А тебя он целовал? — сказала Дина, смеясь, думая, что говорит самую невозможную вещь и заставляя меня почувствовать сильное раскаяние, почти стыд.

— О! Дина! — сказала я с таким видом, что мама и тетя обернулись к ней с видом упрека и неудовольствия.

— Чтобы Мари поцеловал какой-нибудь господин! Гордую, строгую, высокомерную Мари, помилуйте! Мари! которая так хорошо рассуждает об этом!..

Все это заставило меня устыдиться. Действительно, для чего изменила я своим принципам? Я не хочу допустить, что это была слабость, увлечение. Если бы я это признала, я перестала бы себя уважать! Я не могу сказать, что это была любовь.

Достаточно прослыть за неприступную. Все так привыкли видеть меня такой, что не поверили бы своим глазам, даже я сама, столько раз говорившая о щепетильности в таких вещах, не поверила бы этому, не будь у меня этого журнала.

К тому же надо быть доступной только для такого человека, в любви которого уверен и который не выдаст; относительно же людей, которые только ухаживают, надо быть покрытой иглами, как еж.

Будем легкомысленны с серьезным любящим человеком, но будем суровы с человеком легкомысленным.

Боже, как я довольна, что написала совершенно точно то, что я думаю!

Пятница, 26 мая. Тетя говорит, что А… еще вполне ребенок.

— Это правда, — говорит мама.

Эти совершенно справедливые слова показывают мне, что я замаралась из-за ничего, так как все-таки я замаралась, без любви и без интереса… Вот что досадно.

После его отъезда в Рим, я посмотрелась в зеркало, думая, что мои губы изменили цвет. Я такая недотрога, как никто в мире. С тех пор как запачкано мое лицо, я чувствую себя грязной, точно после двадцати четырех часов езды по железной дороге.

А… будет иметь право говорить, что я его любила и была очень несчастна, что свадьба не состоялась.

Несостоявшаяся свадьба всегда пятно в жизни молодой девушки.

Все будут говорить, что мы любили друг друга. Но никто не скажет, что отказала я. Для этого мы недостаточно популярны и недостаточно важны.

Притом, по-видимому, они будут правы; это приводит меня в бешенство!..

Если бы не эти несколько слов В… я никогда бы не зашла так далеко… «О, молодая девица! Вы еще очень юны!..» Право, мне было нужно, для успокоения моего самолюбия, получить все эти предложения. Заметьте, что я не сказала ничего положительного, я позволяла говорить, но так же, как я позволяла брать мои руки и целовать их; молодой фат не заметил моего тона, и, вполне счастливый и возбужденный, не стал ни в чем сомневаться. Я отлично знала, что он относился серьезно, но хотя и ожидая, я все-таки не ожидала, что его семья и все эти люди поднимут такой шум. Я этого не ожидала, потому что говорила несерьезно.

Надо вам сказать, что человек — это мешок, наполненный самолюбием и покрытый тщеславием. Одно только меня немного утешает: перед большим объяснением он мне часто повторял, что он сильно страдал, что моим кокетством и моим ледяным сердцем я делала его очень несчастным.

Это меня утешает, но не удовлетворяет.

Чтобы ослабить все записанные мною жалобы, я хотела бы воспроизвести все его жалобы и его страдания, которые мне казались ничтожными, потому что не я их испытывала.

Говорят, что белокурая женщина — женщина поэтическая, а я говорю, что белокурая женщина — женщина по преимуществу материальная.

Взгляните на эти золотистые волосы, на эти пунцовые губы, на эти темно-серые глаза, на это розовое тело, и скажите мне, какие мысли приходят вам в голову? Впрочем, мы имеем Венеру у язычников и Магдалину у христиан, — обе белокурые.

Между тем, как брюнетка, которая в сущности такая же нелепость, как белокурый мужчина, — брюнетка с бархатными глазами, с лицом цвета слоновой кости, может оставаться чистой, дивной.

Есть во дворце Борджиа чудная картина Тициана, под названием: Любовь чистая и любовь нечистая. Любовь чистая — это прекрасная женщина, с розовыми щеками, с черными волосами, нежно смотрящая на своего ребенка, которого она купает в каком-то бассейне.

Любовь нечистая — белокурая женщина, быть может рыжеватая, облокотилась не помню уже на что, ее руки сложены над головой.

Нормальная женщина — блондинка, нормальный мужчина — брюнет.

Разнородности и феномены бывают иногда удивительные, но это нелепости.

Никогда не увижу я ничего подобного герцогу Г…; он высок, силен, с приятно рыжеватыми волосами, такими же усами, небольшими, проницательными, серыми глазами, с губами точно скопированными с губ Аполлона Бельведерского.

И во всей его личности было столько величия, даже высокомерия и так ему все были безразличны!

Быть может, я смотрю на него глазами влюбленной. Гм!.. Не думаю.

Как любить человека некрасивого, брюнета, очень худого, обладающего прекрасными глазами, но еще несмелою походкой, — человека еще совершенно неопределившегося, после такого человека, как герцог, любить даже на расстоянии трех лет? И примите во внимание, что три года — от тринадцати до шестнадцати — в жизни молодой девушки это три века.

Итак я не люблю никого кроме герцога! Он не будет этим гордиться, ему нет дела до этого. Часто я рассказываю себе сказки, я представляю себе людей знакомых и незнакомых; и знаете: даже императору я не говорю: «я вас люблю» с убеждением. Есть некоторые, которым я совсем не могу сказать этого!.. Стой! я это сказала в действительности!..

Боже мой, да, но я так мало это думала, что об этом не стоит и говорить.

Воскресенье, 28 мая. Я вернулась с прогулки и подошла к окну. Странно — ничто, по-видимому, не изменилось; мне кажется, что это прошлый год. Никогда песни Ниццы не казались мне так прекрасны; кваканье лягушек, журчанье фонтана, отдаленное пение, — все это теряется при прозаическом шуме кареты.