Павел Басинский - Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды Страница 38

«Арзамасский ужас» иногда связывают с уходом Толстого из Ясной Поляны осенью 1910 года. Однако причиной этого ухода были конкретные семейные обстоятельства. Нигде в дневниках Толстого, которые он тщательно вел накануне ухода (в отличие от 1869 года), мы не найдем признаний, что его посещал именно страх смерти и желание куда-то бежать. Кроме того, идея ухода вынашивалась им на протяжении двадцати пяти лет…

В 1869 году Толстой завершал работу над «Войной и миром». Он работал в состоянии невероятного умственного напряжения, преодолевая сильные головные боли. Возможно, поездка в Пензенскую губернию была продиктована также его желанием отвлечься, развеяться. Однако вопреки ожиданиям случился неожиданный психический срыв. Бессонница, чужая обстановка гостиницы, хаос в голове, беспокойные мысли о семье – всё это породило вспышку безотчетного страха, который он тогда не смог объяснить, но, по свойственной привычке всему давать рациональное объяснение, спустя десять лет истолковал как страх смерти.

Любопытно, что в воспоминаниях Сергея Арбузова, который находился с Толстым в гостинице в 1869 году, нет ни слова об «арзамасском ужасе». Слуга не увидел ничего необычного в поведении барина. По-видимому, Толстой стыдился этого страха и тщательно скрывал его от слуги. Да и как он мог объяснить крестьянскому парню, что испугался самого себя?! «Зачем я сюда заехал? Куда я везу себя?» – эти вопросы, судя по «Запискам сумасшедшего», Толстой вдруг стал задавать сам себе, прекрасно понимая, что ответы на них есть и они просты, но его не успокоят.

В «Записках сумасшедшего» приводится и еще одна деталь, которую вспомнил Толстой: он стал сочинять молитвы.

«Молиться, вспомнил я… Я стал молиться: “Господи, помилуй”, “Отче наш”, “Богородицу”. Я стал сочинять молитвы. Я стал креститься и кланяться в землю, оглядываясь и боясь, что меня увидят (курсив мой – П.Б.). Как будто это развлекло меня – развлек страх, что меня увидят», – пишет Толстой.

В самом ли деле Толстой в Арзамасе видел «красный квадрат», как верит Татьяна Толстая, или это было всего лишь художественное приукрашивание события, как предполагает биограф Толстого Н.Н.Гусев, но странно, что почти никто из писавших об «арзамасском ужасе» не обратил внимания на куда более существенную деталь в «Записках сумасшедшего»: Толстой молился, но при этом стыдился. Боялся, что это увидят посторонние.

Страх этот совершенно противоположного рода, чем тот, который испытывал Иоанн Кронштадтский в своем сновидении с мальчиком. Во сне отец Иоанн мучительно раздваивался между верой в таинства и неверием и, застигнутый врасплох случайным свидетелем (дьяконом), стал нелепо оправдываться, что неверующего мальчика (его самого) к нему подослали раскольники. Но кто же мог застать во время ночной молитвы Толстого? Только его слуга и гостиничный сторож, которые упоминаются в «Записках сумасшедшего». Как и дьякон, это простые люди – своего рода олицетворение безличного человечества, то есть – мнения людского.

Отец Иоанн боялся, что это «мнение» застигнет его в момент колебания в вере.

А Толстой?

Страх, что его застигнут за искренней молитвой.

Но общее здесь одно: страх!

Это страх несовпадения внутренней личности с внешней. Того, что ты знаешь о себе сам, с тем, что в тебе видят посторонние.

Между тем Сергей Арбузов, несомненно, сам являлся как бы продуктом воспитания Толстого. Дворовый крестьянин, оторванный от привычной деревенской среды, он сопровождал писателя не только в Арзамасе, но и во время его паломничества в Оптину пустынь.

Сын няни старших детей Льва Николаевича и Софьи Андреевны, Сергей Арбузов учился в яснополянской школе Толстого, затем мальчиком его взяли в дом, впоследствии он был старшим лакеем в доме. Он играл в домашнем театре, любил выпить, имел пристрастие к женщинам и был плутоват. Но в семье Толстых его очень любили, как и его мать, добрую крестьянку, бывшую дворовую соседей Толстых – князей Воейковых. В конце концов Арбузова все-таки уволили за пьянство и распутство. Например, в отсутствие Толстого в Москве он, пьяный, приводил в хамовнический дом проституток, о чем Софья Андреевна однажды пожаловалась в письме мужу. Впоследствии Арбузов вернулся с семьей в деревню Ясная Поляна, где у него имелся дом.

В 1900 году были изданы его воспоминания, в которых он, в частности, рассказывал о своем путешествии с Толстым пешком из Ясной Поляны в Оптину пустынь летом 1881 года. Из них отчетливо проступает образ эдакого русского Фигаро, хорошего и исполнительного слуги, но тайного насмешника над чудачествами своего барина, решившего заявиться в знаменитый монастырь как простой паломник, в лаптях и крестьянском платье. Толстого, который посещал Оптину пустынь не первый раз, опознали монахи, и монастырское начальство вынудило графа перейти из постоялого двора для нищих в роскошную монастырскую гостиницу, где, как пишет Арбузов, «всё обито бархатом». В своих воспоминаниях Сергей посмеивается и над хозяином, вынужденным спать на бархате, когда он мечтал ночевать на соломе, и над монахами, которые прислуживают за столом человеку, одетому как мужик.

И вот оказывается, что мнения этого слуги, воспитанного им же самим, Толстой испугался, когда его вдруг настигла внезапная потребность в молитве. Почему?

И точно такая же непонятная стыдливость нападает на Николеньку Иртеньева в начале «Отрочества», когда перед отъездом с постоялого двора он вдруг вспоминает, что забыл помолиться: «Я не успел помолиться на постоялом дворе; но так как уже не раз замечено мною, что в тот день, в который я по каким-нибудь обстоятельствам забывал исполнить этот обряд, со мною случается какое-нибудь несчастие, я стараюсь исправить свою ошибку: снимаю фуражку, поворачиваюсь в угол брички, читаю молитвы и крещусь под курточкой так, чтобы никто не видел этого… (курсив мой. – П.Б.)»

Откуда такой стыд, такая стеснительность?

И уж вовсе странной выглядит картина, описанная Толстым во второй редакции «Отрочества». Начитавшись Паскаля, Николай Иртеньев вдруг «стал набожен: ничего не предпринимал, не прочтя молитву и не сделав креста». Но при этом до такой степени стыдился этой своей набожности, что при людях «мысленно читал молитвы и крестился ногой или всем телом так, чтобы никто не мог заметить этого (курсив мой. – П.Б.)».

Это просто невозможно себе представить! Как креститься всем телом? Танец какой-то… Чего боялся Лев Толстой?

ВОСПИТАННЫЕ И НЕВОСПИТАННЫЕ

В судьбе Толстого, как и отца Иоанна Кронштадтского, ясно виден Промысел Божий. Самые, на первый взгляд, случайные события, накладываясь одно на другое, рождали совсем не случайные результаты, навсегда определяя пути этих людей.