Клаудия Кардинале - Мне повезло Страница 38

Что делать? Мы пошли на большой склад Мосфильма, и Калатозов сказал: «Надо подыскать здесь что-нибудь более подходящее». Потом, послушавшись его, я кое-что купила из необходимого.

Сцена снималась прямо на льду, а весь мой наряд состоял из юбки в складку, чулок, сапожек и свитера. Вот так. На складе Мосфильма не удалось подобрать ничего подходящего.

Все были очень обеспокоены, все говорили, но, главное, думали: «Это же надо, Клаудия, родившаяся в Африке, вынуждена сниматься здесь, среди льдов, в тридцатиградусный мороз в одежде, подходящей разве что для римского декабря…»

Перед самым началом съемок кто-то растирал мне спину, кто-то протягивал стакан водки. И вот наступил момент первого дубля.

Сцену я должна была играть с русским артистом, выдающимся специалистом по Шекспиру. Он приехал на съемки заранее, чтобы следить за всеми приготовлениями. И для режиссера, и для всей труппы он был светом в окошке, поскольку представлял их культуру, их родину, Россию, тогда как остальные были иностранцами: я приехала из Италии, Шон Коннери — из Англии.

В общем, кое-как съемки начались. И мы с русским актером, как и предписывал сценарий, стали барахтаться в снегу.

В результате по окончании этой сцены русский на ноги не поднялся: он окоченел от холода. Пришлось вызывать «скорую помощь», чтобы срочно доставить его в больницу. А я в своей юбчонке и свитерочке поднялась, отряхнулась от снега и была готова сниматься дальше. Участники труппы просто глаза вытаращили. У них даже был обиженный вид: как это я, сама того не желая, выставила их соотечественника в дурном свете!

Нечто похожее произошло и на съемках «Профессионалов». Ричард Брукс славился своим занудством. Этот человек не выносил женщин, часто и охотно всех оскорблял. Злой, вульгарный, крикливый… А я была единственная женщина в труппе, сплошь состоявшей из мужчин — режиссер, Берт Ланкастер, Роберт Райан, Ли Мэрвин и другие. Речь шла даже не просто о мужчинах, а о здоровенных лбах.

Мы вели очень суровый образ жизни: съемки проводились посреди пустыни. Питались плохо, пили мало.

Как всегда, я порывалась делать больше, чем от меня требовалось. Однажды с каскадершей произошел несчастный случай: мчась верхом в тот самый момент, когда взрывом сносило целую гору, она упала с лошади и получила травму.

Что делает в подобных ситуациях Клод? Говорит: «Я сама это выполню». А тогда я еще даже не умела ездить верхом.

Ричард Брукс с сомнением посмотрел на меня: «Правда?» Я очень серьезно ответила: «Да». И у меня все получилось — как всегда, благодаря моей благословенной или проклятой потребности принимать вызов, доказывать самой себе и другим, что мы, женщины, можем сделать все.

Я выдержала испытание. И выдержала его хорошо. До сих пор спрашиваю себя, как я смогла верхом, не умея даже садиться в седло, пересечь гору, которую в этот момент должны были взорвать, и ухитриться в финальном кадре так упасть с лошади, чтобы ничего себе не повредить…

Но удовлетворение я все же получила: Ричард Брукс, этот ярый женоненавистник, стал относиться ко мне на удивление ласково — я единственная просматривала с ним отснятый за день материал. При мне он сбрасывал маску, и я видела перед собой удивительно мягкого человека.

Потом был Херцог со своим «Фицкарральдо». Но о нем я уже рассказывала.

Перед зеркалом

Клаудия Кардинале:

«Я знаю только, что происходит с моим лицом, когда я смеюсь: появляются две ямочки, верхняя губа приподнимается так, что достает почти до кончика носа, а нос покрывается морщинками до самых уголков глаз. Почему так? Не знаю».

Альберто Моравиа:

«Потому что смех у вас очень интенсивный, очень открытый, безудержный, девчоночий. Кажется, что в нем разряжается и находит выход вся ваша робость. Можно сказать, что ваш смех — это средство коммуникации, вы смеетесь, чтобы побороть свою робость…»

«Моравиа беседует с Клаудией Кардинале». Из книги «Моравиа для кино и в кино».

Женщины мне нравятся сильные, активные, а не покорные, слабые, безответные рабыни мужчин.

Мне нравятся красивые женщины. Я без стеснения оглядываюсь, чтобы посмотреть им вслед. Но и в этом случае красота для меня обязательно должна сочетаться с силой, а сила женщин в глазах, в смехе, в походке.

Сила — это и умение быть простой: я не люблю женщин, слишком увлекающихся тряпками, гримом и явно прошедших через руки хирурга-косметолога, потому что все это свидетельствует об их слабости.

Мне нравится в женщинах чувство собственного достоинства, умение «нести» свой возраст, не мучаясь, не заимствуя платья у молоденьких дочек в надежде помолодеть.

Да, женщины… А я? Нравлюсь ли я себе?

Начнем с того, что я никогда не считала себя какой-то особенной и никогда не страдала самовлюбленностью. Прежде всего я видела в себе недостатки, видела то, что мне не нравилось.

А не нравилась мне, и до сих пор не нравится, некоторая поверхностность. Она идет оттуда — от девочки, росшей в очень трудном мире, мире научившем защищаться и бороться за выживание.

Моя жизнь приучила меня не столько к размышлению, сколько к действию. И уж коль скоро я начала действовать, мне пришлось идти по этой дорожке и дальше. Долгие годы я переходила от одной работы к другой, от одного фильма к другому, пересаживалась из одного самолета в другой. В таких условиях заниматься шлифовкой своей культуры и оттачиванием мысли было почти невозможно. Я восхищалась женщинами, которым удалось развить в себе не только способность действовать, но и способность мыслить. Я преклоняюсь, например, перед киноактрисой Катрин Спаак, уважаю ее за умение делать свой выбор, за ее работу. Сила тех женщин, которые меня особенно привлекают, — это прежде всего сила их интеллекта.

Физическая красота… Ну, не знаю. Я всегда была очень ловкой: отдавая себе отчет в некоторых своих недостатках, я старалась как-то замаскировать их, сгладить. Я уверена, что нет некрасивых женщин, а есть женщины, просто не умеющие выбрать нужное платье, не способные себя преподнести. В отличие от них, я всегда знала, что мне идет, что можно себе позволить, а чего следует всячески избегать.

Может показаться забавным, но я, преподносимая международной прессой как секс-символ, не только никогда не обнажалась полностью в фильмах (в моих контрактах это всегда оговаривалось очень четко), но и в жизни, даже на море, очень редко надевала купальник. Я не нравлюсь себе в купальнике, да и другие женщины тоже. Мне всегда казалось, что обнаженная или полуобнаженная женщина утрачивает свою таинственность, а следовательно, и очарование.