Иосиф Кобзон - Как перед Богом Страница 38

Это было в 1960 году. Союз Композиторов организовал творческую поездку по маршруту Москва-Ленинград. Заканчивалась она концертом в Ленинграде. В группу входили Хренников, Туликов, Островский, Фельцман, Колмановский и исполнители их произведений. Конечно, я, как и все, был восхищен самой возможностью находиться рядом с гением. Когда после концертов устраивались застолья, я глаз не отрывал от Шостаковича и готов был ловить каждое его слово. Интересно было наблюдать за ним. Был он абсолютно прост и общителен. Умело шутил.

На концертах я пел песни Островского. После одного из концертов Шостакович сказал мне: «Молодец!» Так состоялось мое шапочное знакомство с великим композитором. Вскоре я подготовил в своем камерном классе цикл из пяти произведений Шостаковича на стихи Евгения Долматовского.

Цикл назывался: «День обид», «День радости» и т. д. Сделав этот цикл, я попросил Евгения Ароновича, чтобы с этой программой он представил меня гению, чтобы Шостакович прослушал то, что я делаю, и высказался. Прослушивание происходило у него дома на улице Огарева Мы пришли с Долматовским, и я прямо у рояля с концертмейстером показал свою работу. Дмитрий Дмитриевич прослушал и сказал: «Ну что ж… Мне нравится». Это означало, что наше знакомство становится более обстоятельным.

Шло время. Я сдружился с потрясающим хирургом из Кургана — с Гаврилой Абрамовичем Илизаровым. Прилетаю как-то в этот город выступать. Он встречает меня в аэропорту. Едем в гостиницу. Обедаем. И вдруг за рюмкой Гаврила Абрамович говорит: «Слава Ростропович привез ко мне на лечение Шостаковича… Очень тяжелый случай… Знаешь что, давай все отставим и прямо сейчас поедем к нему в палату».

Дмитрий Дмитриевич лежал в палате один. Окруженный какими-то замысловатыми приспособлениями. Лечение было экспериментальным. Потому что ничего другого не оставалось. Какое-то страшнейшее разжижение костных тканей прогрессировало. Шостакович был в обычных бумажных носках, в обычных больничных тапочках, в обычном коричневом больничном халате… И в своих бессменных очках.

Встретились мы тепло. Дмитрий Дмитриевич сразу встал с койки и говорит: «Гаврила Абрамыч! Ко мне пришел такой знаменитый гость — надо бы выпить за встречу!» Илизаров: «Ни в коем случае!» А сам в сторону, в сторону, чтобы Шостакович от него спиртное не учуял… Здесь нужно сказать, что Дмитрий Дмитриевич любил позволить себе расслабиться, был бы только повод. Нет, он не напивался, как алкоголики — до чертиков, но принять любил!.. Однако Илизаров ни в какую не соглашался, и тогда Шостакович не выдержал: «Жестокий Вы человек, Гаврила Абрамович, жестокий…» И добавил: «Знаете, он заставляет меня на глазах у всех своих пациентов спускаться и подниматься по больничной лестнице на 5-й этаж вот в этом халате! Вы не можете представить, что он со мною делает! Он вывозит меня в лес и заставляет лазать по деревьям… Представляете, Шостакович лезет на дерево. Это же ужас какой-то!..»

Посидели так, поговорили, оставили на гостинец ему разные фрукты и все такое, и я уехал на концерт, а утром улетел. Это была вторая моя личная встреча с гением.

Не помню уже, сколько времени прошло, как звонят мне из Кургана и говорят: «Шостаковичу хуже…» Я срочно организую там концерт и лечу, чтобы хоть как-то его поддержать. Прилетаю, прихожу, а он уже не встает. И не шутит уже, как прежде. Печальная была встреча. Последняя. А потом, мы его хоронили.

Таким он и остался в моей памяти. Когда я слушаю его музыку, у меня перед глазами обязательно возникает его образ.

Козловский (1900–1993)

Лемешев (1902–1977)

Шульженко (1906–1984)

В отличие от сегодняшних начинающих артистов я, когда был молодым, всегда, когда меня приглашали участвовать в престижных концертах, скажем, в Колонном зале Дома Союзов, приходил заранее, становился за кулисами и наблюдал, что и как делают наши выдающиеся мастера. Я учился у них выступать и вести себя на сцене. Впитывал все: как они готовятся, как они выходят…

Помню, как студентом бегал на спектакли в Большой театр с участием Сергея Яковлевича Лемешева. И вот (самому не верилось!) теперь пою с ним в одном концерте. Он был после инфаркта. Первое выступление. Ходит, волнуется.

…За кулисами набрался смелости, подхожу, говорю: «Добрый вечер, Сергей Яковлевич!»

— Здравствуйте, Иосиф. Я слушал Вас. Все хорошо делаете. Молодец. (Господи, кто это мне сказал? Сам Сергей Яковлевич Лемешев…)

Зато везло часто общаться с Козловским на разных неофициальных приемах… Я родоначальник сдвоенных и строенных сольных концертов в нашей стране. А мастера отказывались это понимать: «Как это можно два сольных концерта в один день?» Для них это было неприемлемо. И вот на одном из приемов Иван Семенович берет меня под ручку, отводит в сторону и говорит: «Иосиф, у меня деликатный вопрос… Я слышал разговоры, что Кобзон дошел до того, что поет по два сольных концерта в день?!» (А я к тому времени пел уже и по три, и по четыре!!!)

Говорю: «Иван Семенович, да ну… Мало ли что говорят…»

Он говорит: «Вот и я говорю, что только сумасшедший может себе позволить такое».

Думаю: «Господи! Скажи ему, что я пою уже по четыре — он же с ума сойдет…»

Вот с таких забавных и поучительных историй начиналась моя карьера.

…Я не знаю ни одной известной личности в истории искусства, которая бы не подвергалась гонениям. Особенно со стороны бездарных чиновников, рассуждающих примерно так: «Ах… Ты личность? А вот я не подпишу тебе какую-нибудь бумажку, и все! Сразу перестанешь быть личностью! Сразу поймешь, что ты — букашка…»

Вспоминаю, когда впервые мое имя прозвучало по радио. Вы не представляете, что это значило для меня, совсем еще молодого артиста… Господи! Мама сейчас услышит, как скажут: «Поет Иосиф Кобзон». Какое счастье это будет для мамы! А друзья услышат, которые еще вчера курили со мной на улице, они сегодня скажут: «Надо же, наш-то поет уже на всю страну!..» Чувства тогда переполняли меня. И вдруг, в 1964 году, фельетон против меня. Я страшно расстроился. Не знал, что делать? И тут — Клавдия Ивановна Шульженко: «Ой, сынка! Да что ж Вы расстраиваетесь? Вы — счастливый человек. О Вас пишут. А обо мне уже забыли…» И как жизнь в меня вдохнула. Я понял, что главное надо стараться делать свое дело. А остальное приложится. И если ты действительно что-то заслужил, заслуга твоя найдет тебя обязательно! Вот что значил для меня опыт выдающихся мастеров.

Их опыт помогал мне переживать неудачи не только в деле, но и на личном фронте. Помню, как будучи уже известным, но еще холостым молодым человеком, я тянулся ухаживать за девчонками. И каково же было мое потрясение, когда нередко в ответ я слышал, обидное: «Вот не хочу с тобой… Думаешь, если ты Кобзон, так тебе все можно… Ну и что с того, что ты мне нравишься? А я все равно с тобой не пойду…» Такое непонятное отношение буквально выбивало меня из колеи. Но благодаря тем же мастерам я мало-помалу осознал: мало быть хорошим певцом, надо быть, особенно для порядочной девушки, в первую очередь — че-ло-ве-ком! Потому что: любить песню — одно, а человека — другое.