Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни Страница 38

В этой среде Карл Маркс получил свое новое прозвище — Мавр. В нем содержался намек не только на его черные как смоль волосы и смуглую кожу, но и на сходство с харизматичным героем Шиллера, разбойником Карлом фон Моором, немецким Робин Гудом, возглавившим борьбу против жадных аристократов. Всю оставшуюся жизнь близкие друзья будут обращаться к нему именно так.

Генрих Маркс не желал признавать нового прозвища. Он чувствовал, как растет пропасть отчуждения между ним и сыном, между Карлом и его семьей, а самое печальное (как ему казалось) — между Карлом и Женни. В августе 1837 года Генрих устало обвиняет Карла в пренебрежении к родному дому. В это время тяжело болеет младший брат Карла, 11-летний Эдуард (он умрет 4 месяца спустя), мать почти сходит с ума от отчаяния и беспокойства, да и сам Генрих болеет уже на протяжении 7 или 8 месяцев. Он пишет сыну: «Не могу избавиться от мысли, что эгоизма в тебе гораздо больше, чем это требуется человеку для самосохранения» {32}. В декабре, все еще пытаясь достучаться до своего сына, Генрих составляет список обязательств Карла. Под номером 1 (обязанности молодого человека) значится: «Будущее Женни должно быть достойным ее, она должна жить в реальном мире, а не ютиться в прокуренной комнате, пропахшей керосином, в компании безумного ученого».

Генрих говорит Карлу, что тот в большом долгу перед отцом Женни, который все-таки дал согласие на их брак, несмотря на яростное сопротивление остальной семьи: «…ибо, по правде говоря, тысячи отцов такого согласия не дали бы. И в минуты уныния даже твой собственный отец почти жалеет, что Людвиг фон Вестфален такое согласие дал, ибо благо и спокойствие этой девушки я принимаю очень близко к сердцу».

В сердцах Генрих заявляет, что они с сыном «никогда не могли разговаривать разумно», и обвиняет его в эгоизме и непочтительности. Отсылает назад письмо Карла, состоящее всего из нескольких слов и выписки из его дневника, озаглавленной «Посещение» — приписав в конце: «Это безумная проказа, явно свидетельствующая о том, как ты впустую разбазариваешь свои таланты и тратишь ночи на создание подобных монстров». Обвиняет он «господина сына» и в том, что тот тратит в год больше, чем любой богач, насмешливо интересуясь: «Как может человек, каждые две недели придумывающий новую систему мироздания и рвущий в клочья свои прежние работы, думать о таких презренных мелочах, как деньги?» {33}

Ярость и отчаяние Генриха усугублялись сознанием того, что он умирает. Он возлагал на сына все чаяния своей жизни, но теперь ясно понимал, что не доживет до их исполнения, более того — не видел никакой надежды на их исполнение в будущем. В своем последнем большом письме к Карлу, в феврале 1838 года, Генрих и не думал извиняться за свое раздражение, говоря лишь о том, что «слагает оружие, не в силах более держать его в руках». Однако он просит Карла понять, что причина его гнева кроется только в любви: «Верь всегда и не сомневайся, что ты навеки в моем сердце и всегда был самым главным стимулом моей жизни… Я полностью истощен, дорогой мой Карл, я ухожу. Сожалею, что не могу написать тебе всего, что хотел бы. Я так мечтал от всего сердца обнять тебя…» {34}

В том году Маркс не планировал приезжать домой на Пасху. Он уже потратил в Берлине больше, чем его отец заработал за год, и даже родители были согласны, что пятидневное путешествие почтовым дилижансом встанет слишком дорого. Однако стремительно ухудшающееся здоровье отца, о чем всю зиму писали ему мать и сестра, заставило молодого человека переменить решение. Он вернулся в Трир в конце апреля и оставался дома до 7 мая, отметив здесь свой двадцатый день рождения {35}. Через три дня после его отъезда Генрих Маркс скончался от туберкулеза и воспаления печени и был похоронен 13 мая 1838 года {36}.

Некоторые биографы обвиняли Маркса в непростительной черствости, утверждая, что он не присутствовал на похоронах, отговорившись некими важными делами. Это не соответствует действительности. Маркс только что покинул Трир, он просто не смог бы вернуться на похороны вовремя, да и в любом случае с отцом он проститься успел.

И хотя писем этого периода не сохранилось, нет никаких сомнений, что Карл испытывал глубочайшую скорбь от этой потери. На протяжении всей своей жизни он носил фотографию отца в нагрудном кармане, и через сорок пять лет, после смерти самого Маркса, Энгельс положит это истрепавшееся фото к нему в гроб {37}.

После смерти Генриха в семье не осталось никого, кто мог бы влиять на Карла — одаренного, но своенравного молодого человека. Никто не мог предостеречь его от опасности, которую таило увлечение новой радикальной философией, никто не напоминал ему о необходимости стать человеком, достойным уважения общества. Однако внезапно прозвучал голос еще более критический и требовательный — на этот раз из дома Вестфаленов. Однако этот голос уже не уговаривал — он угрожал.

3. Кельн, 1842

Ах милый, милый! Ну, вот теперь ты впутываешься еще и в политику. Это опаснее всего.

За три года, прошедших после смерти Генриха Маркса, семьей Карла стал кружок младогегельянцев в Берлине. Он отказался почти от всех курсов и лекций в университете и продолжил свои исследования самостоятельно — и в компании новых друзей. С лета 1838-го и до конца обучения в 1841 году он выбрал всего два курса, на одном из которых преподавал его друг Бруно Бауэр {2}. Однако это был нелегкий путь. Финансовое положение Маркса сильно пошатнулось, поскольку мать не могла снабжать его деньгами в том же объеме, что и отец: у нее оставалось совсем немного средств — и шестеро детей, кроме Карла, которых нужно было ставить на ноги. Кроме того, за Марксом пристально наблюдал Фердинанд, старший брат Женни, активно возражавший против их помолвки. После того как Людвиг фон Вестфален благословил этот союз, Фердинанду осталось только следить за Марксом в Берлине, что он и делал, активно используя все свои связи. Фердинанд обнаружил, что Маркс якшается с атеистами, либералами, демократами, социалистами, крайними радикалами всех мастей — и не прикладывает ни малейших усилий к построению хоть какой-нибудь карьеры, что могло бы позволить ему содержать будущих жену и детей. Учебным аудиториям Маркс предпочитал шумные пивные и кафе, в изобилии окружавшие самую роскошную площадь Берлина, Гендаменмаркт {3}. Маркс осквернял в глазах Фердинанда все, что было ему так дорого: церковь, государство, семью. Однако пока Маркс находился под покровительством барона, помолвка тоже была в безопасности.

Все, что Фердинанд мог сделать, это отложить собранный компромат до лучших времен, когда ему представится возможность уберечь свою сестру от страшной, как он считал, ошибки.