Фаина Пиголицына - Мстерский летописец Страница 38

— Свой у нас издатель. Да какой! Мальчишка еще, токмо год, как в совершеннолетие вошел, а уж — хозяин. Хозяином-то, знамо, числится отец: отколь у малого, хоть и грамотного, деньги? Отец-от прижимист, ни за что свое не отдаст. Так хозяин-от — отец вроде, а в самом деле — сын, мальчишка, Ванька Голышев, большой мастер по части рисования и выдумок. Иноземные станки из Москвы привез, иностранные книжки читает. Сам на камне рисует, сам отпечатывает, девки наши, мстёрски, эти картинки раскрашивают.

Всех поражала эта сельская печатня, потому гостей было полно. Ивану льстило такое внимание, и в этот раз он заспешил навстречу заглядывающему в окно незнакомцу.

— Прошу прощения за беспокойство, — говорил, бросившись ему навстречу, широколицый, с высоким лбом, посетитель. — Я — помощник губернского правителя канцелярии, сопровождаю губернатора. Он остановился у помещика Протасьева, а я, прослышав о вас, непременно захотел познакомиться. Тихонравов Константин Никитич.

— Дорогим гостям завсегда рады, прошу вас, проходите, — вежливо раскланялся Иван, зовя гостя в дом.

Сначала Тихонравов оглядел книжный склад, потом литографию и долго рассматривал оттиски, развешанные по стенам печатни и стопами сложенные на полу.

Издавать картинки начал несовершеннолетний юноша, и это в значительной мере определило тематику: «Хищные волки, напавшие на проезжающих» с незатейливыми стихами:

Лихой ямщик на тройке мчался В степи пространной, снеговой, И колокольчик заливался Веселой песнью под дугой…

Много было былин и сказок о Бове Королевиче, Илье Муромце, Емеле-дураке — красном колпаке, об Иване-царевиче и сером волке, потом шли всякие диковинные животные, которых Иван начал печатать еще в литографии Ефимова.

От своих бывших московских хозяев Голышев позаимствовал многие сюжеты. У Лаврентьевой — картинку «Александр Великий — царь Македонский», у Абрамова —

«А ну-ка, Мишенька Иваныч», у Логинова — «Взятие Казани царем Иоанном Васильевичем Грозным в 1552 году». Царь на коне, в сопровождении большой свиты въезжал в покоренный город, где его встречали коленопреклоненные татары. Эта картинка легко раскупалась. «Въезд императора Александра II в Москву на коронацию», который Иван наблюдал лично, тоже издавался теперь в литографии Голышевых. Много они выпускали портретов царей, эти рисунки народ тоже любил.

А картинка «Панюшка и Сидорка осматривают Москву», вызвавшая у Тихонравова улыбку, напоминала Ивану о том времени, когда он, одиннадцатилетний крестьянский мальчишка, бродил по Кремлю, закидывая голову, чтобы получше рассмотреть Ивана Великого.

В центре картинки и стояла кремлевская колокольня Ивана Великого. Два подростка, в лаптях, полосатых штанах и рубахах до колен, вели потешный разговор об увиденных в Москве чудесах. Возле театра один другому говорил: «Гляди, Сидорка. Ето киятр, тут всяку комедь представляют, и гром загремит, и речка потечет, и горы, и леса появятся». А возле царь-пушки: «Гляди, Сидорка, эка пасть ненасытная, я чаю, как плюнет, так и деревни нашей мало».

Тихонравов посмеялся, сказал:

— Шутки, былины, сказки — это хорошо. Но побольше бы в народ нести стихов великих поэтов, таких, как Пушкин.

Потом Константин Никитич попросил Ивана сходить с ним в Богоявленский собор и был удивлен богатым внутренним убранством церкви, говорил о том, что они собираются печатать в «Губернских ведомостях» описания древних храмов и монастырей владимирского края.

Вернулись опять в литографию, потому что Иван захотел показать гостю прежние свои рисунки, в частности отлитографированный «Вид города Вязники» и вязников-ский Благовещенский монастырь.

— Вот это замечательно, — восхищался Тихонравов. — А как бы хорошо было, если б вы для нашего статистического комитета сняли вид суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. Мы собираемся «Труды» комитета выпускать, так вот для них. Слышали, в Суздале найдена могила князя Пожарского?

Иван слышал и даже читал об этой истории.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, создавший вместе с нижегородцем Мининым в 1612 году народное ополчение, умер в 1642 году. И так случилось, что к девятнадцатому веку могила этого народного героя затерялась. По одной версии, он покоился в своем Суздальском поместье, по другой — в селе Пурех (Юрино) Балахнинского уезда, при церкви, оставшейся после устроенного им монастыря. А в Суздале шла молва, что тело князя Пожарского погребено в стенах Спасо-Евфимьевского монастыря. Говорили, что ранее была тут усыпальница, в которой похоронены многие Пожарские, суздальские уроженцы. Они делали в монастырь немалые вклады, а монахи берегли их могилы. Но потом род Пожарских кончился.

Когда и монастырское крепостное право было упразднено, вотчины у монастыря отобрали, монастырский архимандрит, в досаде, разобрал палатку над усыпальницей Пожарских, а камни употребил на выстилку при церкви рундуков.

В 1850 году путешествовали по России великие князья Николай и Михаил Николаевичи и в августе приехали в древний Суздаль. Осматривая знаменитую Спасо-Евфимь-евскую обитель, услышали они предание о том, что здесь якобы погребен князь Дмитрий Пожарский. Вернувшись в столицу, князья пожертвовали значительную сумму на сооружение приличного памятника спасителю Отечества. А министр внутренних дел, по их поручению, откомандировал в Суздаль знающего историю и археологию чиновника для производства местных исследований — графа Алексея Сергеевича Уварова. Говорили, что Уваров сам напросился в эту экспедицию. Он тогда уже серьезно занимался археологией, писал книги о своих находках. Во Владимирской же губернии было у него одно из имений.

Искал Уваров могилу Пожарского на совершенно ровной поверхности, заросшей бурьяном, руководствуясь древними рукописями. И докопался до фундамента усыпальницы Пожарских. Найдено было двадцать три гроба, среди них гроб Дмитрия Михайловича. Над могилой Пожарского поставили пока столбик с надписью.

И когда Тихонравов предложил Ивану Голышеву снять вид Спасо-Евфимьевского монастыря с могилой Пожарского, тот с радостью согласился и вскоре отправился в Суздаль.

Суздаль поразил Ивана своей красотой и древностью. Очарованный, слушал он обедню в Рождественском соборе и вечерню в соборе Спасо-Евфимьевского монастыря, с Удивительной алтарной стенописью.

У него глаза разбежались, хотелось рисовать и древние большие соборы, и ансамбль Лазаря и Антипия, и совсем маленькую Козьмодемьянскую церквушку. Даже в самом Спасо-Евфимьевском монастыре можно было сделать особые рисунки — и замечательно украшенной проездной башни, и небольшой надвратной церковки. Но для этого надо было поселиться в Суздале надолго, а он выбрался всего на три дня.