Елена Ильина - Четвертая высота Страница 39

— Да перестань ты, Надька, комедию разыгрывать! Хочешь что-нибудь сказать, так и говори.

Надя резко повернулась к Гуле.

— Без комедий? Ладно! Ты не умеешь быть настоящим другом. Я никогда, никогда не думала, что наша дружба может так окончиться. Скажите пожалуйста! Она — в десятом, а я в девятом… Какие же у нас могут быть общие интересы?.. Ты целые перемены ходишь то с Холодовой, то с Аганян, то с Шуркой Жуковым, а на меня — нуль внимания… Как будто я умерла! Да и покойникам друзья на могилу цветы приносят…

У Нади на глаза навернулись слёзы.

— Я всегда считала, что дружба — это дружба! Ты на Северном полюсе, а я на Южном, и всё-таки мы дружим. А что нас с тобой разделяет? Одна стенка!

— Нет, — сказала Гуля серьёзно и тихо. — Не одна стенка.

— Две, что ли?

— Больше. Понимаешь, Надежда, вот мы с тобой сидим на подоконнике целых десять минут, и говорить нам не о чем. Ни до чего не договорились… Холодова, Аганян, Северный полюс, Южный — что за пустяки! Просто мы с тобой уже не маленькие, чтобы вместе в песочек играть. А почти взрослым людям из пустого в порожнее переливать незачем. Нет, я умею дружить, это ты неправду сказала!..

— С этой твоей Мирркой черномазой, что ли?

— Да, с Миррой. Я её и люблю и считаюсь с ней.

— Только потому, что она тебя обожает: «Гулька, ты талант!», «Гулька, ты гений!» А тебе того и надо. Не любишь правду слушать. А я уж такая: что думаю, то и говорю в глаза!.. Может быть, это грубо, что я тебе сейчас сказала…

— Не грубо, а глупо, если уж на то пошло! — сказала Гуля, слезая с подоконника. — Больше я с тобой объясняться не желаю.

— Передай привет и поцелуй своей Гарбель-Фарбель! — крикнула Надя ей вслед.

Гуля посмотрела на неё через плечо и только улыбнулась.

— Вот ты так гений, Надежда, — сказала она. — Настоящий гений!

Через два дня Гуля получила по городской почте письмо.

«Гуля! — писала Надя. — За эти две ночи я очень много передумала. Нам необходимо ещё раз поговорить наедине. Завтра на большой перемене я выйду на лестницу и буду ждать. Ты не знаешь, как я переживаю.

Внизу была приписка:

«Только, пожалуйста, не показывай это письмо Мирре Г. Она тебя не пустит… И вообще не доверяй ей! Если бы ты всё про неё знала…»

Письмо было глупое и неприятное, но Гуля всё-таки решила выйти на лестницу. Как-то неловко было отказываться от разговора с бывшей подругой.

Чуть прозвенел звонок, она вышла на площадку лестницы и огляделась. Никого не было. Гуля спустилась ниже и увидела Надю, окружённую несколькими девочками из её класса. Надя сидела на ступеньке без туфель, в одних чулках и показывала девочкам свои новые туфли, лакированные, с какими-то особенными кисточками.

— Видите, видите! — с азартом говорила Надя. — Этот лак нипочём не треснет, хоть по воде ходи. И каблук стаканчиком!

Девочки рассматривали туфли, а Надя продолжала:

— Правда, прелесть? Это мне папа из командировки привёз. Ну, давайте туфли. Меня наверху ждут.

Но никто не ждал её наверху. Гуля давно уже вернулась в коридор, чтобы не мешать Наде показывать свои новые туфли и переживать свои старые огорчения.

ЖИТЬ ХОРОШО!

Это был последний школьный год.

Уже кончался октябрь, но солнце ещё грело по-летнему. Казалось, лето нарочно замедлило свой уход, чтобы люди успели вдосталь наглядеться на синее тихое небо, на бронзово-коричневые, будто вырезанные из тиснёной кожи листья дубов.

В трамваях люди везли из окрестностей города целые букеты осенних пёстрых веток. Тротуары были усыпаны, точно золотыми монетами, опавшей листвой. В книгах и тетрадках школьниц лежали между страницами багряно-красные лапы кленовых листьев.

Комсомольцы готовились в это время к своему торжественному вечеру в Оперном театре.

В городском комитете комсомола сказали Гуле:

— Ты у нас артистка. Будешь читать стихи. Выбери сама, что тебе нравится.

— Да ведь я не драматическая, — смутилась Гуля. — Я только в кино снималась, и то давно уже. А читать стихи, да ещё на большой сцене в Оперном, я ни за что не решусь.

— Ладно, ладно, наберись храбрости!

И Гуле снова пришлось набраться храбрости.

Она долго перелистывала страницы любимых поэтов и всё не могла выбрать стихи. То ей хотелось читать «Кинжал» Лермонтова, то отрывок из «Русских женщин» Некрасова, то «На поле Куликовом» Блока. В конце концов она выбрала ни то, ни другое, ни третье, а поэму Маяковского «Хорошо».

Я    земной шарчуть не весь          обошёл, —и жизнь          хороша,и жить          хорошо! —

повторяла она полным голосом, расхаживая по комнате, и внезапно останавливалась с гордо поднятой головой.

А в нашей буче,          боевой, кипучей, —и того лучше!

Гуля поднимала руку, а из кухни выглядывало испуганное лицо Фроси.

— Ничего, ничего, Фросенька, — говорила Гуля, — это я стихи учу.

Фрося удовлетворённо кивала головой и скрывалась за дверью.

Вечером Гуля бежала к Мирре узнать, как идут дела у неё, — Мирра тоже должна была выступать на концерте в Оперном театре.

— Ничего не получается! — с отчаянием говорила Мирра. — Руки не идут, просто не идут. Провалюсь я на этом концерте. И концерт провалю.

— Нет, за тебя я не боюсь, — говорила Гуля. — А вот знаешь, кто провалится? Я!

— Нет, с тобой этого не бывает.

— Да ты сама подумай, Мирра! В последний раз я читала стихи со сцены, когда мне было двенадцать лет, — на пионерском слёте. Тоже Маяковского — «Кем быть?». А с тех пор мне не случалось…

— Всё равно не провалишься, — говорила Мирра. — Я тебя знаю!

Такой разговор повторялся чуть ли не каждый день до самого концерта. А когда Гуля с Миррой пришли в Оперный театр за полчаса до начала торжественного заседания и глянули из-за кулис в огромный пустой зал, на душе у них стало ещё тревожнее.

— Ух! Как в холодную воду лезть! — прошептала Мирра.

— А мне жарко, — сказала Гуля.

— Ну, так согрей мне руки. Они у меня совсем окоченели. И как это я играть буду!

Гуля принялась растирать холодные пальцы Мирры.

А между тем огромный зал постепенно наполнился людьми. Вразнобой заговорили скрипки, флейты и контрабас в оркестре. Распорядители оправили красную скатерть на столе. А потом вдруг всё стихло. Занавес задрожал, раздвинулся, и началась торжественная часть вечера.