Сергей Степанов - Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» Страница 39

При чтении записки складывается впечатление, что ее автор, так сказать, «перерос» рамки предводительской должности, которую занимал 13 лет, и был готов к более широкому полю деятельности. Хотя записка посвящена введению земства, Столыпин коснулся некоторых других вопросов, в частности изложил свое видение губернаторских полномочий: «Начальник губернии должен, конечно, иметь широкую точку зрения, намечать вопросы общего хозяйственного значения, но руководить разрешением всех мелочных хозяйственных вопросов было бы для него лишним и непроизводительным трудом». Предводитель дворянства подчеркивал, что вмешательство администрации в хозяйственную жизнь вредно, так как поставит развитие отдельных отраслей в зависимость от личных склонностей губернатора: «Так, одна губерния может покрыться каменными мостами, другая сетью телефонов или элеваторов и т.п.»[115].

Мысли Столыпина по этому поводу удивительно напоминают сатиру М.Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши». Писатель сам был вице-губернатором и со знанием дела описал российских помпадуров, то есть губернаторов. В одном из очерков приведен спор двух героев о Быстрицыне, помещике, прославившемся успехами в сельском хозяйстве и назначенном помпадуром в Паскудск. Параллель интересна тем, что призванный на губернаторский пост реформатор собирается ликвидировать крестьянскую общину. Кстати, сатирические очерки были впервые опубликованы в 1864 г., и уже тогда вопрос об общине стоял на повестке дня. Реформаторские намерения нового помпадура вызывают прилив энтузиазма у одного героя очерков и скепсис у другого:

« – Ну, хорошо, – сказал он, – ну, Быстрицын упразднит общину и разведет поросят…

– Не одних поросят! Это только один пример из множества! Тут целая система! скотоводство, птицеводство, пчеловодство, табаководство…

– И даже хреноводство, горчицеводство… пусть так. Допускаю даже, что все пойдет у него отлично. Но представь себе теперь следующее: сосед Быстрицына, Петенька Толстолобов, тоже пожелает быть реформатором а-ля Пьер ле Гранд. Видит он, что штука эта идет на рынке бойко, и думает: сем-ка, я удеру штуку! прекращу празднование воскресных дней, а вместо того заведу клоповодство!

– И опять-таки преувеличение! Клоповодство! Преувеличение, душа моя, а не возражение!

– Хорошо, уступаю и в этом. Ну, не клоповодством займется Толстолобов, а устройством… положим, хоть фаланстеров. Ведь Толстолобов парень решительный – ему всякая штука в голову может прийти. А на него глядя, и Феденька Кротиков возопиет: а ну-тко я насчет собственности пройдусь! И тут же, не говоря худого слова, декретирует: жить всем, как во времена апостольские живали!»

Столыпин прекрасно знал русскую литературу, несомненно, читал он и Салтыкова-Щедрина, хотя тот не относился к числу его любимых авторов. Вступая на новое поприще, он не хотел быть помпадуром или глуповским градоначальником, чьи административные таланты исчерпывались громким криком «Разорю!». На посту гродненского губернатора Столыпин снискал уважение местных жителей. Уездный предводитель дворянства А.А. Ознобишин вспоминал: «Личность его была обаятельна. При беседе с ним чувствовалась вся сила его светлого, ясного ума, и невольно являлось к нему чувство расположения и уважения»[116].

Гродненская губерния имела пестрый национальный состав. Наряду с русскими (белорусами) проживало большое количество поляков и евреев. Как уже отмечалось, Столыпин имел неплохие отношения с поляками. Он также не считал разумным отстранять от общественной деятельности евреев. В упоминавшейся докладной записке о введении земства в западных губерниях Столыпин писал: «Не знаю, будут ли допущены и евреи. Но полагаю, что известное ограниченное их число, например 1 или 2 гласных на губернию, могло бы быть даже полезно, как это доказала практика городских дум: евреи, не имея преобладания, могут лишь давать хорошие практические советы: если же принять во внимание громадное количество еврейского населения в черте еврейской оседлости, то полное их отстранение было бы едва ли даже справедливым»[117]. Вместе с тем Столыпин в качестве губернатора проводил традиционную для русских властей политику продвижения «русского начала» в западных губерниях, причем проводил ее с первого до последнего дня в буквальном смысле слова. Сразу же после прибытия в Гродно он настоял на закрытии Польского клуба, в стенах коего, по мнению губернатора, господствовали «повстанческие настроения», а в последние дни своего губернаторства защищал полицейских чинов, арестовавших зачинщиков выступления в Белостоке: «Это выходка молодых, нахальных жиденят: они будут продолжаться, но при наличности громадного в Белостоке гарнизона они не опасны. Опасным я считаю, однако, потакание еврейской молодежи к беспорядкам посредством безнаказанности и дискредитирования действий полиции»[118]. Следует отметить, что уже в бытность Столыпина премьер-министром напряженные отношения между еврейским населением и солдатами местного гарнизона вылились в так называемый Белостокский погром 1906 г.

Должность гродненского губернатора имела привлекательную особенность, которой завидовали все другие губернаторы. В пределах Гродненской губернии находилась знаменитая Беловежская пуща, куда почти каждое лето приезжали поохотиться русские цари, приглашенные ими иностранные монархи, члены императорской фамилии и придворные. В Охотничьем дворце в Беловеже под остроконечными крышами и шпилями собиралось блестящее общество. Здесь в неформальной обстановке принимались важнейшие решения, проводились закулисные переговоры с коронованными особами. Хотя, конечно, столь судьбоносных решений, как роспуск союзного государства, в царском охотничьем дворце не принимали. Гродненский губернатор, по долгу службы встречавший и провожавший августейших гостей, приобщался к высокой политике. Николай II унаследовал фамильную страсть Романовых к охоте. Даже на прогулках в окрестностях столицы он не расставался с винтовкой и стрелял по любой живности, попавшейся на глаза. По подсчетам И.В. Зимина, царь только за шесть лет застрелил 3786 бродячих собак, 6176 кошек и 20 547 ворон[119]. Однако настоящая царская охота начиналась в Беловежской пуще, где водились зубры. Только коронованным особам дозволялось охотиться на этих редких зверей. Во дворце короля Станислава Понятовского стояло чучело огромного зубра, пугавшее губернаторских детей. Николай II за пятнадцать лет застрелил 104 зубра. Рекордным был 1903 год, когда царь убил 12 зубров[120]. Столыпин избежал соучастия в жестокой бойне. Судя по «Биохронике», он встречал великих князей, но рекордная высочайшая охота состоялась, когда он уже покинул Гродненскую губернию. Впрочем, ему приходилось заниматься делами Беловежской пущи, например, решать вопрос о переселении местных крестьян, засыпавших губернатора жалобами на зубров, которые травили их посевы.