Феликс Медведев - Вознесенский. Я тебя никогда не забуду Страница 39

Критикуют А. Вознесенского.

Началось с того, что весной этого года Н. Коржавин в большой статье в одном из солидных литературных журналов попытался привести популярность этого поэта в соответствие с ее действительной мерой и доказал, что экспрессия, откровенно бьющая из каждой строки Вознесенского, – «совсем не чувство, хотя и часто принимается за таковое». Одновременно Казимир Лисовский в другом солидном журнале опубликовал о Вознесенском статью под многозначительным заглавием «Куда-то не туда…», а затем Б. Сарнов в солидной литературной газете посвятил «синтетической поэзии» Вознесенского полтора подвала. Максимализм даже самых резких упреков показывает, что и эти критики не хотят ставить Вознесенского на одну доску с теми начинающими поэтами, которые по несколько лет прилежно трудятся над первыми сборниками и которых критики прилежно поощряют за малейшие находки. Словно ждут от Вознесенского чего-то «особенного». Словно пообещал он невольно это «что-то» и теперь пришла пора выполнять обещания. Попробуем разобраться.

Неожиданный успех того или иного автора критики иногда склонны объяснять не собственными его заслугами, а той литературной ситуацией, в коей он явился. Однако начнем все-таки с самого начала. Вознесенский действительно обладает большим поэтическим даром и чутьем к «современной» системе ассоциаций. Пишет вроде о ветхом царе, о лунной Нерли, о татарских станах на Руси, но пишет так, что звучит ветхая старина сегодняшними мотивами. «Как в телевизорную линзу, гляжу в сияющий собор»; «елок крылья реактивные прошибают потолки»; «судьба, как ракета летит по параболе»; «век ревет матеро, как помесь павиана и авиамотора»; «их фары по спирали уходят в небосвод»; «о, радиоактивная основа мастерства!»; «и ты среди орбиты стоишь не про меня»; «улыбка в миллиард киловатт»; «жил я в Братске, дышал кислородом»… Это – для технической интеллигенции, составляющей гордость XX века, так сказать, для физиков. Есть современные мотивы и для гуманитарной интеллигенции, для лириков. «Вам– Микеланджело, Барма, Дант!» Параллели из всемирной истории и мировой литературы. Беатриче. Гоген и Гойя. Рембрандт и Рубенс. Савская и Саския. Лувр. Монмартр. Версаль. Суздаль. Нерль. Маугли. Ромео. Мурильо. Параллели географические. Ява с Суматрой. Абиссиния и Мессина. Тропик Рака, широты Сирокко. «Земля мотается в авоське меридианов и широт». Экспрессия и динамика. «Реактивный» стиль!

При всем нашем уважении к эрудиции Вознесенского мы отнюдь не склонны ставить знак равенства между эрудицией и поэзией. В потоке сведений, обрушенных на головы читателей молодым поэтом, есть, конечно, и прелесть поэтического удивления миру и свежесть первооткрытий, но иной раз – даже с точки зрения просто хорошего тона – тут не помешало бы чувство меры. Рубенс – это хорошо, а вот «брюхо» Рубенса, болтающееся «мохнатой брюквой» – это уже на любителя.

Дело, однако, не в экспрессии и не в «энциклопедичности». И физики и лирики быстро сошлись на том, что один только «культурно-технический» антураж не составляет поэзии, они сразу заметили, что экспрессия – еще не чувство. Но все же нечто, помимо современного антуража, притянуло к стихам Вознесенского читателей. А значит, чего-то не хватало в нашей молодой поэзии, когда в нее пришел новый поэт.

Чего же не хватало?

К концу пятидесятых годов (время появления первых стихов Вознесенского) молодая поэзия уже давно ушла вперед с того первого этапа, который связан с именами Р. Рождественского, Е. Евтушенко, Вл. Соколова…

Кроме них появилось много имен, без которых уже не обойтись в характеристике молодой нашей поэзии…

Вознесенский в этом пестром потоке сразу же был безоговорочно «приписан» к последователям Евтушенко.

А ведь странно.

Разумеется, молодой дебютант, привлекший внимание эрудицией «в духе века» и обилием поэтических учителей, многое перенял и у Евтушенко. Вспомним у Вознесенского хотя бы эти строки:

Вот он стоит, по трибунепостукивающий —Будто бы врач,больногопростукивающий…

Но у иных молодых поэтов можно продемонстрировать куда более последовательное (вплоть до рабского подражательства) использование евтушенковских дольников с ударной рифмовкой. Вознесенский тут отнюдь не главный восприемник…

Давно замечено, что поэты, ощущающие творческую общность, посвящают друг другу стихи… Обменялись поэтическими посланиями и Евтушенко с Вознесенским. Последний посвятил своему старшему товарищу «Балладу работы» – поэтический триптих, в первой части которого прославляется «Петр Первый – пот первый» и его труд – «радостный, грубый, мужицкий», во второй – Петер Рубенс, гуляка, «мужик и буян» (это у него «брюхо моталось мохнатою брюквой»), который в поте лица работал над «жемчугами Вирсавии», в третьей – собственной персоной автор, «в прилипшей ковбойке стою у стола». В этом хорошо сделанном стихотворении особенно ощутима свойственная Вознесенскому дерзкая, фонтанирующая образность, сближение далеких эстетических рядов («и мохнатое брюхо» – и «олимпийская» торжественность искусства) и та бездумная бесшабашность, с которой, как пишет поэт в другом стихотворении, «можно сердце зажечь, можно – печь, можно землю к чертям поджечь!».

Евтушенко ответил на это так:

Будь красивою,верба-вербочка, —по природе ты такова.Будь красивою,Верка-Верочка.Одевайся. Танцуй. Ты права.Только помни, что в стройвставшие,прикрывали в смертельном боютвои строгие сестры старшиесвоей юностьююность твою…

Мы видим, что Евтушенко этот самозабвенный поток молодецкой экспрессии Вознесенского принимает сдержанно, с очень существенными оговорками, что жизненная удаль для него – сама по себе ценность, хотя и бесспорная, но все же относительная, что у лирического героя Евтушенко несколько больше жизненного опыта.

А ведь, пожалуй, немаловажное расхождение вскрыто этим маленьким диспутом! Перед нами разные поэты, и опыт у них разный, и пафос неодинаковый…

А все-таки что-то объединяет в нашем читательском сознании Евтушенко и Вознесенского. И что-то заставляет иных критиков сегодня сочетать эти имена с именами Рождественского, Ахмадулиной и некоторых других поэтов…

И сторонники, и противники называют этих поэтов «новаторами», одни с гордостью, другие с иронией, противопоставляя «новаторов» тем поэтам, которые, по выражению П. Выходцева, «наиболее последовательно… развивают коренные традиции русской… и советской литературы, поэзии».

… А. Вознесенский с его многоступенчатыми размерами – революция в поэзии довольно условная; а может быть, это и никакая не революция, а внимательное исследование традиций Хлебникова, Цветаевой, Багрицкого, Заболоцкого… Нет, с помощью чисто формальных изысканий в области поэтического «стиля 20 века» нам не понять творчества молодых поэтов, поэзии. Явно не желает она распадаться на два стана – «новаторов» и «традиционалистов», – поди-ка, различи их! Ведь вряд ли ценители поэзии, не так давно противопоставлявшие «реактивный стиль» Вознесенского «истинно народной» простоте современных поэтов сельской темы, настаивали бы на такой антитезе, если бы могли предположить, что в 1961 году рядом с формальными поисками Вознесенского окажется такой откровенно деревенский поэт, как В. Цыбин. Не в сравнении метров и метафор познается творческая программа поэта; решает его отношение к действительности, особенности мироздания, своеобразие основной лирической темы. Лирическая тема может объединить поэтов, несхожих по темпераменту и по традиции, а может разнести на разные творческие пути настоящих близнецов от экспрессии.