Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось Страница 39

В середине пятидесятых вышла на экраны «Карнавальная ночь» — фильм «на все времена», потому что Новый год никто отменять не собирается. Ну чем не подарок студийцам из самодеятельности? Это ведь о них такой веселый фильм и о косном директоре Дома культуры с хваткой цензора (даже на самодеятельном уровне тоже должна быть цензура) — хорошо, что его сумели отсечь от концерта, но, увы, такое бывает только в кино.

В клубе Московского авиационного института первокурсникам предлагали на выбор все то, что положено в типовом столичном клубе. Будущий авиаинженер на пять счастливых студенческих лет мог стать драматическим артистом, хористом, вокалистом и даже — если у него было желание и определенные навыки владения гармонью или домрой — мог записаться в оркестр русских народных инструментов. Везде его ждали, как дорогого гостя, хотя от этих гостей отбоя не было, и принимали не каждого: сначала тщательно проверяли на «профпригодность».

Была еще одна достопримечательность той поры — студии с сатирическим уклоном. Нельзя сказать, что из них можно было составить пышный колючий букет, но все-таки институтские комитеты комсомола с благословения райкома и горкома открывали им «визу». В памяти осталась эстрадная студия МГУ «Наш дом» с Марком Розовским, Альбертом Аксельродом и Ильей Рутбергом, в Первом медицинском — «ВТЭК», там был Аркадий Арканов (возможно, Майя Кристалинская бывала на спектаклях студии, для этого у нее были все основания…).

Сатира — дело тонкое, ее следует держать в узде, чтобы не понесла, как мустанг, сметая все со своего пути. В этом идеологические органы заметно преуспели. С этим был согласен даже Аркадий Исаакович Райкин, которому пробить брешь в толще запретов стоило жизни. (А ведь казалось, куда как просто — высмеивай все то, что, на твой взгляд, достойно осмеяния — ведь первый идеолог партии товарищ Жданов громогласно подтвердил еще в сороковых: «Нам Гоголи и Щедрины нужны». А они, как мы знаем, не любили ласково зубоскалить.) «В эстрадном искусстве, живом и злободневном, очень важны настоящая принципиальность, ПАРТИЙНАЯ непримиримость ко всему, что мешает нам жить, горячая любовь, что движет жизнь вперед». Первый сатирик страны высказал это в конце пятидесятых в «Московской правде». В МАИ загорелся «экран» «Телевизора», было это в еще дотелевизионную эпоху, но будем считать, что проницательные студенты-авиаторы предвосхитили «Голубые огоньки» с их сатирическими интермедиями — Мирова и Новицкого, Тимошенко и Березина, Шурова и Рыкунина и конечно же «самого» Аркадия Райкина. Сегодня в новогодних «Голубых огоньках» — уже другая сатира — с прошлой их роднит только название. Что ж, каков стиль жизни, таков и стиль сатиры. Как точно сказала одна хорошо известная актриса из этого цеха, сегодня темы сатиры — секс и политика. Точнее не скажешь…

А у «Телевизора» были две темы — международной политики, это когда следовало поносить Дядюшку Сэма и зарвавшихся американских империалистов, и студенческая. Первая была на злобу дня и вменялась сверху, вторая — студенческая, ее изобретали низы. На сцене происходило следующее (цитирую по зарисовке очевидца):

«За столом нервничает экзаменатор. Томная девица с равнодушным скучающим лицом проваливается: невозмутимо молчит на все вопросы.

— Извините, — жалобно стонет экзаменатор, — я вынужден вам поставить двойку…

Но тут появляется подобострастный чинуша и шепотом сообщает, что девица — дочь профессора Н.

Разыгрывается сцена, похожая на события чеховского «Хамелеона».

Профессор хочет «наказать» девушку, которая все так же равнодушно смотрит на него, он уже раскрыл зачетку, приветливо улыбнулся ей… но оказалось, что перед ним — дочь профессора другого института!»

Такая вот сатира из студенческой жизни с примесью вполне реальной и неистребимой коллизии из жизни любого народа. То, что в доперестроечной стране на русском языке называлось «блатом» и было расхожим словом нашего лексикона.

Но «Телевизор» оказался не единственным достоянием института, хотя и искрился студенческим остроумием, мог бы даже соперничать с КВН, если бы тот уже существовал. У «Телевизора» оказался соперник более реальный, он собирал полный клубный зал, неся старую, утвержденную веками музыкальную форму, облюбованную человечеством и пополненную новым содержанием, отфильтрованным нашей эпохой. Это был хор, причем не один, а несколько. Диву даешься — вот в таком институте, как авиационный, хоры были чуть ли не на каждом факультете, и можно даже предположить, что на приемных экзаменах мог быть задан вопрос по голосоведению. И не ответивших на него в институт не брали…

Но хоры были не только рассыпаны по факультетам как знак человеческой привязанности к музыке, они еще соперничали друг с другом, причем вполне корректно, и хор на хор стенкой не ходил. Щедрый на поощрение талантов, МАИ ежегодно устраивал смотры, выводя на плац — клубную сцену — полки: хоровые коллективы. В жюри входили строгие ценители этого вида искусства, и уж не дилетанты из МАИ, а приглашенные профессионалы.

На сцене перед хором стояла невысокая светленькая девушка, чьи руки мастерски управляли голосами доброй сотни выстроившегося на сцене этого замечательного братства, знаменующего человеческое единение. Девушку звали Рина — и не в честь известной киноактрисы и мастера детской имитации Рины Зеленой, а просто упрощая в экзотическое и ласково-уменьшительное имя Ирина.

Она была миловидна, женственна, но вот мягкость девичьих движений сочеталась в ней с упругостью жеста дирижера. Была Рина предана музыке с шести лет, когда необычного ребенка, завороженно слушавшего музыку — от детских песенок до серенады Моцарта и концертов Вивальди, родители определили в детский хор Владислава Соколова, педагога и хормейстера, известного всей детсадовской и школьной Москве.

Придет время, и она поступит в Московскую консерваторию, в класс органа Александра Федоровича Гедике, короля органистов, почитаемого еще с дореволюционных времен. Ему было уже за семьдесят, это был его последний выпуск, но он шел по сцене к консерваторскому органу твердой и торопливой походкой, стремясь поскорее пообщаться со своим величественным чадом. Учиться у старика Гедике было равнозначно занятиям в стародавние времена со стариком Бахом.

Но Александр Федорович часто болел, и его заменял Леонид Ройзман, ученик и ассистент Гедике, впоследствии — органист экстра-класса.

Постигать орган в консерватории — дело непростое. И сложность заключена не только в самом инструменте. На занятия в Малый зал надо было приходить… к шести часам утра и работать до семи. Далее начиналась утренняя уборка помещения, в дело шли швабры, гремели ведра с водой, наглые уборщицы, не считаясь с профессорской должностью и регалиями того же Гедике, могли крепким словцом отправить его бесконечно далеко. И говорят, однажды Александр Федорович не выдержал баталии с блюстителями чистоты в синих халатах. «Владимир Ильич Ленин говорил, что каждая кухарка должна научиться управлять государством. Но ведь он был здравомыслящим человеком и говорил это — фигурально!» — дрожащим голосом с легким грассированием заметил этот доведенный до отчаяния пролетарской бесцеремонностью интеллигент.