Борис Львов-Анохин - Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания Страница 39

1 июня 1981 г.

Вот <сейчас> я сижу и думаю. Я часто так сидела и думала: где-то наш Алечка? Скоро ли он придет, насколько он пьян и не угрожает ли ему опасность? А сейчас я знаю, где он, и знаю, что ему уже ничто не угрожает. Что же лучше? Ах, нет! Пусть бы пил — он все равно перестал бы, он слишком любил свой дом, мир в своем доме, Лизу. Он шел к выздоровлению, а попал в безжалостные руки смерти. Неужели он хотел этого, понимая, что не может справиться со своей болезнью? Нет, он не знал, что идет умирать — человек не может этого знать. Он плохо чувствовал себя и, приняв таблетку, решил полежать. А она его и схватила. Мерзкая тварь! Всякая нечисть живет, а наш светлый, добрый и талантливый, наш дорогой, наш маленький был так жестоко выхвачен из жизни, так рано сбит с ног. Слишком уж он был незащищен и доверчив. Он обратился в одном своем стихотворении-молитве к Господу. Он просил помощи! И в этом оказалась помощь? В смерти? Нет, я не верю, я не верую. Я только верю в Судьбу и в Рок, потому что и то и другое — в нашем характере.

2 июля 1981 г.

…Завтра — 4 месяца со дня смерти Олега.

Не знаю, смогу ли я еще вернуться к этой тетради. Смерть эта вышибла из-под ног, точнее, сшибла с ног мою и Лизину жизнь.

Живем трудно, с отчаянием в душе…

Старость, оплакивающая дорогого человека, который умер таким молодым!

Пройдет, надеюсь, когда-нибудь, если буду жива.

Пройдет, но, вероятно, жизнь никогда уже не наполнится тем радостным ощущением, когда чувствуешь и видишь и общаешься с талантливым и благородным человеком. Их так мало на свете, у нас — тем более.

5 июля 1981 г.

Теперь в воспоминаниях стоят рядом два прекрасных человека — отец и Олег.

Ну вот, уже середина июля. Я работаю в Музее Пушкина пока что. Дальше — не знаю. Большой вопросительный знак. Как жить? Как сделать ее — эту новую жизнь? Как научиться жить, как не бояться жить?

Без Олежечки так ужасно пусто, так трудно привыкнуть к тому, что это действительно так, что это случилось. Иногда просыпаешься — и первая мысль: какой страшный сон! И боишься открыть глаза, потому что уже знаешь — это не сон, нет его с нами!

Все неясно, но это не самое плохое. А ясно то, что Олег ушел от нас, и это не дает вздохнуть.

Бедный наш, маленький!

Часто теперь говорю себе в утешение, что, может быть, так надо было: так трудно Олегу жилось, так ему было трудно зарабатывать, так мало радости приносил ему его труд, его творчество, где на каждом шагу он сталкивался с бездарью, с хамьем! Нам тяжело — очень, так хочется, чтобы он был, но это в какой-то степени эгоистическое желание. Он так страдал, так маялся: и от проклятой работы, и от своей болезни, которая его не отпускала, что, может быть, ему так лучше? Если бы поверить в то, что он где-то, что душа его существует, но трудно верить в ничто. Мы же не знаем ничего. Ни «за», ни «против». Но это не так трудно — уверить себя в том, что где-то есть что-то неизвестное нам. А вот что мы никогда больше в этой жизни его не увидим — это сознание можно чуть-чуть затуманить временем.

До сих пор, а прошло уже 22 года, я помню тот день — 24 ноября 1959 года, когда также неожиданно умер отец. Все до мельчайших подробностей, и ощущение утраты — до сих пор острое — не уходит. А ведь отцу было все-таки 73 года.

А пока прошло еще так мало времени, а жизнь изменилась так сильно, весь стиль жизни стал иной — без радости, без юмора, без какой-то особой атмосферы, которую рождает талант. Все потускнело, стало скучным, неинтересным. Может быть, со временем и эта жизнь обретет какую-то форму и наполнится содержанием, но пока — ни формы, ни содержания…

А сегодня — 25 июля смотрели по телевизору «На стихи Пушкина…». Лицо Олега, его походка, его глаза и стихи — это так отличается от всего, что делают актеры в такой ситуации. Он так бережно ходит по комнатам Пушкина, он так смотрит в окно — его лицо, кудрявые волосы, силуэт — в какие-то моменты он так похож на Пушкина, не конкретно, а просто он им наполнен, и глаз невозможно оторвать от него. И забываешь, что это наш Олежечка, наш мальчик, которого уже нет.

И сегодня — годовщина смерти Володи Высоцкого. Такие молодые!

Август 1981 г.

Вспомнишь парня, который час назад был полон жизни, а теперь лежит мертвый, и так все покажется жестоко и нелепо. Поневоле задаешься вопросом, что такое вообще жизнь и есть ли в ней какой-то смысл или она — всего лишь «трагическая ошибка незрячей судьбы». (Моэм С., «Острие бритвы».)

Конечно, страшно находиться в руках незрячей судьбы, но ведь не пошлешь ее к глазному врачу — к Федорову, например! Просто не надо, нельзя думать и планировать, развязывать узлы и т. д. Живи и делай свое дело, люби, старайся не обижать и не обижаться, старайся больше верить людям, хотя иногда это и очень трудно.

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией». (Ларошфуко.)

И вот умер Олег. 39 лет. Хоронили его как народного. В сердцах некоторых людей слегка шевельнулась совесть. Некоторые облегченно вздохнули. Для многих, совсем незнакомых, эта смерть была горем.

Как жить будем?

Ну вот уже и 8 сентября! Живем. В той же квартире, среди тех же вещей, а из жизни ушло что-то такое главное, чего и не скажешь словами.

На сердце — тоска ужасная. И Лиза, и я — живем, что же делать.

Этого горя хватит нам на всю оставшуюся жизнь, какой бы она ни была.

25 сентября 1981 г.

Как много появилось в печати прекрасных слов о нем! Какая страшная закономерность: увидеть талант, сказать о нем открыто, потому что его уже нет.

27 октября 1981 г.

Хожу по квартире, где все — как было, и где так ужасно пусто и тихо.

Хорошо, что появился Дик, — его щенячьи звуки, его дитячье поведение, его ласки и игры хоть немножко нас оживляют.

Почему так страшно представить себе, как все это было?

Страдал ли он? Знал ли он? Почувствовал ли? Почему он лег? Ему стало плохо? Почему не позвал кого-нибудь? Не хотел? Или не успел? Видеть, как родной тебе человек умирает — страшно. Не видеть и не знать, как это произошло, — тоже страшно; и то и другое страшно. И ему уже ничего не надо, он больше не страдает, а его жалко! И Лизу тоже очень жалко! Только она нашла свой настоящий стиль жизни, и тут же все оборвалось! Так внезапно, так жестоко.

29 ноября 1981 г.

Все-таки Москва чужая мне — без друзей и даже без родных мест: просто знакомые улицы, знакомые дома…