Яков Гройсман - Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате Страница 39

А потом пошло-поехало, всё иначе немножко. Булат уже был знаменит. Он стал очень интенсивно терять волосы. За каждый день славы, как он сказал, платил одним волосом. Но слава его росла. К тому времени он уже вырвался и на общеевропейскую сцену, в Париже выходили диски. У меня был такой диск.

Но настал момент, когда Булат опять всерьез выступил с прозой. На сей раз это был роман «Бедный Авросимов», или «Глоток свободы». Это в общем роман, посвященный Пестелю, но Пестелю, увиденному глазами маленького чиновника из правительственной канцелярии господина Боровкова. Значит, и стилистика романа, и его язык, и особенности, его манера очень точно были выдержаны в духе этого «бедного Авросимова». Роман мне тогда очень понравился, а вслед за ним вышла еще одна повесть, которая называлась «Мерси, или Похождения Шипова». Тут проявился интересный подход Булата к жанру исторического повествования. Что делал Булат? Это история о том, как, заподозрив учителя детей Льва Толстого в причастности к нигилизму, царские власти подослали своего мелкого агента, с одной стороны. А с другой – в отсутствие Льва Николаевича устроили обыск его имения и лазили в пруд, полагая, что там затоплена типографская машина, на которой печаталась запрещенная литература. Собственно говоря, в биографии Льва Толстого это маленький эпизод. И единственный подлинный документ, который приводится в повести Булата «Мерси, или Похождения Шипова», – это письмо Льва Николаевича царю Александру Второму, полное достоинства уважающего себя благородного человека, где он возмущенно пишет о том, что жандармские полицейские чины в его отсутствие осмелились явиться в его имение, перепугали его сестру, перепугали его домашних и, что Булату было важно, – что этот ничтожный маленький червячок, господин Шипов, смог нанести нравственный ущерб тогда уже очень известному, замечательному и популярному писателю, да еще носившему графский титул, так сказать, относившемуся к элите тогдашнего общества. Об этих червячках…

Кстати, Авросимов – тоже червячок, но червячок, так сказать, поумневший, набравшийся разума, когда он познакомился с мировоззрением, мыслями, личностями тех людей, чьи показания он должен был записывать на допросах. А Шипов – еще более мелкий червячок, так ничего и не понявший. Откуда это пошло? Я тут немного отвлекусь от собственно личных воспоминаний, потому что мне очень важно вспомнить, какой образ Булат ввел в жанр русского городского романса. Городского жителя. Кто же этот городской житель? Он – муравей, московский муравей. Никогда со времен гоголевского Акакия Акакиевича не было в нашей литературе этого муравья. И вот он появился. В прозе Булат тоже хотел показать исторические события через этого самого муравья. Собственно говоря, и «Будь здоров, школяр» – это тоже маленький солдатик, молоденький, необстрелянный, неприспособленный, это тоже какой-то военный муравей. И дальше Булат шел по этому пути.

Итак, источником «Мерси, или Похождений Шипова» служит одно-единственное письмо Льва Николаевича Толстого, маленький эпизод в его громадной, долгой жизни. А источником знаменитого исторического повествования «Путешествие дилетантов» служит маленькая заметка пушкиниста Щёголева о странном случае с поручиком Трубецким, одним из не названных в литературе секундантов Лермонтова, который влюбился в жену сановника, увез ее. Сановник пожаловался, несчастного поручика упекли по царскому приказу в крепость. Собственно говоря, в царствование Николая Первого это был единственный случай, когда человека посадили в тюрьму за любовное приключение. Это даже не политическое дело было. И вот из этой маленькой заметки Щёголева «Любовь в равелине» родился огромный роман, где участвуют поручик Амилахвари, как бы представитель автора, и под другими именами известные личности: князь Долгоруков, ну и конечно, тень Лермонтова бродит, и, наконец, сам Николай с семейством. Я знал немного состав семьи Николая, и у Булата, встретившись, говорю: «Булат, ты описываешь детей и внуков царя Николая, а там нет кого-то из старших. Почему?» «Понимаешь, – сказал он, – я эту сцену описывал, опираясь на гравюру, где царское семейство было изображено за обедом. И этот сын или зять – я уже не помню – отсутствовал на этой гравюре. Вероятно, его не было в то время в Петербурге, и я о нем ничего не написал. Написал о тех, кого я на этой гравюре увидел». «Исторический роман сочинял я понемногу, продвигаясь как туман от пролога к эпилогу». Потом, это где-то уже в 70-х годах, дома показал он мне еще портрет героини. Реальный, конечно. Там всё реально. Скажем, фамилия ее мужа Ладимировский, его подлинная фамилия – Жадимировский.

Трубецкого он там на Мятлева заменил, тоже знаменитая дворянская фамилия. Был поэт Иван Мятлев.

А это происходило где-то в 70-е годы. Одновременно вышел в «Советском писателе» какой-то роман, автор – из каких-то советских республик. Там было написано: «Перевод Булата Окуджавы». Я ему позвонил и говорю: «Булат, чем ты занялся? Не ахти какое произведение, зачем ты стал его переводить? Что, своей работы нет?» Он мне в ответ: «А я его и не переводил». – «А кто перевел?» – «Да Ольга перевела. – Ольга Владимировна, его супруга. – Но она, – говорит, – в глазах Союза писателей кто? Никто. Поэтому было написано, что переводчик – я. Ну, раз переводил Окуджава, то в издательстве к этому отнеслись более благосклонно». Я помню, что очень удивился, и мы долго оба смеялись.

В это время мы с ним не часто встречались, потому что он стал ездить по зарубежью. Но тут он, будучи за границей, довольно откровенно высказался на публичном выступлении о подлинном положении писателя в нашей стране. И на него посыпались кары: его исключили из партии. По счастью, в Московском горкоме решили, что исключение такого уже очень известного человека из партии будет большим международным скандалом, и они это постановление парткома Союза писателей не утвердили, ограничились строгим выговором. Вот в это время с очень мрачным Булатом мы как-то сошлись…

Тогда я жил уже в Москве. Как-то шел по подземному переходу из ЦДЛ, вдруг слышу за спиной: «Лазарь, это ты?» Оборачиваюсь – Окуджава. Он говорит: «Я тебя по лысине узнал». Я ему говорю: «Тебе, значит, легче меня узнавать по лысине со спины, потому что мне, чтоб тебя узнать по лысине, нужно все-таки глянуть в лицо, потому что ты лысеешь спереди, а я с макушки». И он мне рассказал о том, как возмущен этим оборотом и что его сейчас за рубежом любят и ценят больше, чем дома, но после этого скандала все-таки продолжают печатать.

Когда вышел роман «Путешествие дилетантов», в журнале «Москва» появилась совершенно гнусная статья некоего Бушина, мрачного ретроградного критика. Что такое Бушин, мы знаем давно. Он обливал грязью всё творчество Окуджавы, не только этот роман. Обвинял его и в пацифизме, и в аполитизме, ставил ему в вину строчки «Сто раз я нажимал курок винтовки, а вылетали только соловьи». В общем, в какой-то части тогдашней прессы шла настоящая травля. Тогда шел конфликт между «Дружбой народов», которая после смерти Твардовского выдвинулась как журнал в некие заместители либерального «Нового мира», с одной стороны. А с другой – «Наш современник», «Москва» – другой полюс. В Нижнем Новгороде жил один мой друг, историк по образованию, профессор. Он был так возмущен этой статьей в журнале «Москва», что написал свою контрстатью, опровергая то, что там Бушин накарябал. Приехал по каким-то делам в Москву, позвонил мне и говорит: «Слушай, я написал большую статью, хотел бы ее показать Булату». Мы приехали к Булату, уже в Безбожный переулок, и говорили, что такая лирико-философская историческая проза синхронно возникает и у Окуджавы, и у Юрия Давыдова, прекрасного автора исторических романов. Булат сказал: «А мы с Юрой знакомы и очень много друг у друга черпаем, обмениваемся мнениями, концепциями».