Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь Страница 39

Обратимся теперь к вопросу об изменении условий, в которых живет ныне монгольский народ. Вопрос этот пока не подвергался тщательному исследованию, и решительный приговор о нем преждевременен. Мы, например, знаем, что в северной части Халхи, именно вдоль долины Орхона, доселе идет возрастание земледелия; по всей вероятности, и в других частях степи окажется, что далеко еще не все способные земли заняты под обработку. Да и при данном состоянии монгольская степь представляет очень смешанный характер в отношении образа жизни. Большинство народа, занятое скотоводством, ведет кочевой образ жизни, но высшие классы, князья и ламство, живут оседло в постоянных монастырях. В Халхе обыкновенно ламы летом живут в деревянных кельях, а зимой в тех же дворах выставляют юрты, отопляемые железными печами. В Южной Монголии, наоборот, князья и ламы зимуют в глиняных фанзах, а летом выселяются в юрты. Во всяком случае, повсюду среди кочевого населения рассеяны во множестве постоянные населенные пункты, в которых живут ламы и занимаются чтением и изучением священных книг, обучением детей, изучением тибетской медицины, переписыванием книг на продажу, лепкой изображений богов и т. п. В каждом маленьком хошуне, или княжестве, насчитывают таких монастырей по два, а в больших и до десятка.

Элементами возрождения могут быть наука о языке монгольском, монгольская история, песенное творчество и искусство. По языку существеннейшие работы сделаны у нас в России; у нас же преимущественно занимаются и монгольской историей. Единственный сборник монгольских песен издан русским ученым, г. Позднеевым; конечно, этот небольшой сборник далеко не исчерпывает всего богатства монгольского народного песенного творчества. Былины же, которые распеваются народными певцами под звуки струнного инструмента, вовсе еще не записывались; равно не положено еще начало и записыванию сказок. Архитектуры и живописи в смысле национальной школы в Монголии не существует; храмы строятся по образцам или китайской архитектуры, или тибетской. Даже у нас в Забайкалье чуть ли не большинство дацанов – китайской архитектуры. Живопись и лепка в храмах производятся по тибетским образцам; светская же живопись, которою обыкновенно расписывается деревянная обшивка внутри келий, по образцам китайским. В городе Кухухото мне удалось видеть покои гэгэна, которые только что отделывались заново. Все стены и створки дверей были покрыты свежею живописью, но были исполнены китайским живописцем по китайским стереотипам; все сцены и виды, изображенные тут, были заимствованы из китайской жизни, и ни одной картины, которая напомнила бы будущему жильцу, монгольскому монаху, его родные степи и родной кочевой быт.

Не преувеличивая наше значение, мы все-таки скажем, что хотя немного, но нам суждено что-нибудь сделать для умственного возрождения монголов. В Урге, монгольском городе, в котором насчитывается до 30000 жителей, русским правительством основана школа для образования переводчиков. К сожалению, мне не удалось побывать в Урге и видеть эту школу; по слухам, в нее принимают не только русских, но и детей местных монголов. В русских школах Забайкалья также учатся нередко бурятские мальчики, которые иногда встречаются и в средних учебных заведениях Иркутска и Читы. Не замедлит время, если не будет положено ограничение этому делу, когда из этих учеников образуется класс людей, который будет служить посредником между русской духовной культурой и монгольскою национальностью. Наконец, по всей вероятности, у нас же будут когда-нибудь изданы памятники монгольского творчества.

Теперь остается рассказать еще о тангутах. Под этим именем известны в русской литературе жители Северного Тибета, говорящие наречием тибетского языка. Они обитают на тибетском нагорье и в долинах, по окраинам его, но нигде не спускаются на монгольскую плоскость. Они делятся на кочевых и оседлых; кочевые живут в палатках, перекочевывая со своим скотом по степям нагорья; оседлые живут в глубоких долинах окраины нагорья и занимаются земледелием.

Культурное состояние этого народа – нечто удивительное в своем роде. Вы видите, с одной стороны, многолюдные и богатые монастыри, большие каменные храмы, мощеные дворы, золоченые крыши, широкие лестницы, внутри храмов – медные позолоченные статуи в рост человека, расписанные стены, духовые оркестры и танцоров в шелковых дорогих костюмах и разнообразных масках; тут же по крошечным кельям, в длинные зимние вечера, при свете жировиков, или сальных свеч, идет переписка духовных книг, изучение медицины, лепка богов, – и рядом с такими монастырями живет целая нация дикарей в нагольных тулупах, надетых на голое тело, довольствующихся самым бедным инвентарем домашней посуды, живущих в одних помещениях со своим скотом. Контраст поразительный! Более поразительный, чем какой мы видим в Монголии. Тангутские монастыри – это очаги умственной деятельности не только для своего ближайшего населения, но и для всего ламайского мира на север до границ Сибири и Маньчжурии, а рядом с ними – кочевники, более бедные культурными чертами, чем монголы. Не верится, чтобы этот бедный тангутский народ, живущий вразброд под управлением таких же бедных и грубых старшин, не сложивший более крупных общественных институтов, мог стать во главе духовного культурного движения, каким, однако, его знает история. Тут кроется какая-то историческая неясность.

Нам довелось познакомиться только с оседлыми тангутами. В палатку кочевых тангутов нам не пришлось ни разу войти, но мы имели знакомых из кочевых тангутов, и один кочевой тангут был у нас даже целое лето в числе наших слуг. И те, и другие тангуты отличаются диковатостью и на первый взгляд кажутся нелюдимыми. Но это только внешность. Они не любят сближаться с чужеземцами, не вступают в родственные связи с китайцами и держатся от китайцев дальше, чем китайские мусульмане. Живут особыми деревнями; попасть в тангутский двор не легко; он оберегается злыми цепными собаками, и тангут никогда не войдет в чужой двор, не выкликавший за ворота хозяина или хозяйку. Трудно также путнику рассчитывать на гостеприимство тангутов; когда пилигримы-монголы проходят через тангутские деревни, жители подают им милостыню, дают поесть, но не впускают в свои дома. Но трудно только завести сначала дружбу с тангутом, а раз начало сделано, и ваше мнение о нелюдимости тангутов постепенно исчезает.

Нас уверяли, что найти слуг из тангутов нам будет невозможно ни за какие деньги; тангут не любит закабалять себя чужеземцу и не любит оставлять свой дом, это верно. Но тем не менее мы добились-таки, что у нас, во время странствований по Северо-Восточному Тибету, всегда были рабочие и слуги из тангутов. Один из них, Самбарча, оказался неоцененным товарищем в моих работах; это был человек вроде тургеневского Калиныча; он любил природу, знал окрестности своей деревни Гамаки и все их естественные произведения; знал, где какая трава растет, где какое насекомое водится, где искать скорпионов, как отыскать корень бонва, хотя росток его еще не показался из земли. Собирал он для меня насекомых и растения с увлечением; принести новый вид, которого еще не было в нашем гербарии, для него было торжеством. Он всюду лез за сбором, и в воду, и на деревья, и на крутые скалы; иногда было страшно смотреть на него, когда он висел в воздухе над дном оврага, на верху отвесной скалы, уцепившись ногами за куст.