Роберт Штильмарк - Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни Страница 39

Его все больше тревожили душевные переживания старшей дочери, Таты, любимицы, умницы и, как находили многие, настоящей красавицы. Вся в мать! А в судьбу ее врывалась некая опасная, даже роковая струя… Все началось так: еще года два назад, в 67-м, познакомилась Тата во Флоренции со слепым музыкантом, молодым графом Пенизи. Он сперва понравился Герцену: композитор, прекрасный пианист, певец, поэт, владеет всеми европейскими языками, знает естественные науки, историю, литературу. Такого чуда Герцен в жизни не видывал! Вдобавок он со вкусом одевался и вел себя в обществе свободно и с достоинством. Он начал давать Тате уроки музыки, но теперь, осенью 1869 года, к большой тревоге Александра Ивановича, признался Тате в любви. Сначала воспитательница Мальвида Мейзенбуг, сын Александр и сама Тата скрыли было от отца начало этой истории, а врач, лечивший Пенизи, стал умолять Тату не отталкивать вовсе молодого человека и не прекращать встреч с ним после того, как она ответила отказом на его предложение брака. Узнав, что дело уже дошло до угроз с его стороны, отец потребовал от Таты решительного разрыва с Пенизи, но дочь колебалась, жалея больного и без того обиженного судьбою слепца. Отцу она, впрочем, ответила успокоительной телеграммой.

Однако Герцен слишком хорошо знал свою дочь, чтобы сразу поверить утешительным известиям. У него в голове мутилось от мысли, что именно Тате, светлому и гармоническому созданию, грозит опасность идти замуж за слепого, а главное — эгоистического и злого человека, каким он показал себя позже. От такой семейной беды и без диабета потеряешь последние силы…

Много осложнений и с маленькой капризной Лизой. Ведь до самого недавнего времени девочка думала, как, впрочем, и все друзья и знакомые, что она дочь Огарева. Только в июле этого года мать сообщила дочери правду, притом неумело и неделикатно. У девочки это сообщение вызвало немалое потрясение. Теперь можно бы соединить семью под одним именем Герцен, можно бы всем съехаться в одном городе, причем Париж по многим причинам удобен… Однако члены семьи плохо совместимы друг с другом, к тому же страшная дороговизна парижских квартир затрудняет эти планы. Надо шесть спальных комнат, удобное помещение для работы, для приема посетителей и друзей, то есть по меньшей мере целый этаж, а за такой этаж хозяин вчера спросил шесть с половиной тысяч без мебели… Да еще у второй дочери, Ольги, появился энергичный поклонник, некто г-н Моно, весьма представительный, но, кажется, изрядный консерватор…

В этот миг раздумий в номер постучал гарсон с чьей-то визитной карточкой.

Александр Иванович оторвался от письма Огареву, но, чтобы не потерять мысль, крикнул гарсону: «Проси!», — а сам дописал еще торопливо то, что лежало на сердце:

«Язык Бакунина точно накануне катастрофы — его тешит быть пугалом одних, подавлять других смелостью беспардонности, а в сущности, кроме силы мысли и исторической попутности, еще ничего нет… Сангвинических (здесь — в смысле оптимистических. — Р. Ш.) упований я не делю. Ни единства, ни соглашения в началах, ни денег, ни материальных сил. Против — не одна громадная сила…»

Запечатав пакет с этим письмом Огареву, он теперь только как следует разглядел карточку раннего посетителя. А, наконец-то! Явился тот самый покупатель долгоруковских бумаг, о котором уже несколько раз писали и Огарев, и Тхоржевский. Ну-ка, посмотрим на этого смельчака!

И следом за гарсоном Герцен сам вышел на лестницу приветствовать русского гостя.

Глава восьмая. Кто кого!

Я не знаю, родился ли я под счастливой звездой в отношении эмиграции, но начинаю верить в особое мое счастье с этими господами. Признаюсь, я почти трусил за успех, но, очутившись лицом к лицу с Герценом, все мое колебание исчезло… Я был принят Герценом чрезвычайно хорошо и вежливо, и этот старик оставил на меня гораздо лучшее впечатление, чем Огарев. Хотя он, когда вы говорите с ним, и морщит лоб, стараясь как будто просмотреть вас насквозь, но этот взгляд не есть диктаторский, судейский, а скорее есть дело привычки и имеет в себе что-то примирительное, прямое. К тому же он часто улыбается, а еще чаще смеется…

Мне кажется, жертву любят.

1

— Покорнейше прошу, г-н Постников, — приветливо говорил гостю Александр Иванович. — Я, признаться, не первый день поджидаю вас и уж начал было, как нетерпеливая невеста, сомневаться в стойкости ваших намерений.

— Тому причина — осторожность пана Тхоржевского, вполне, впрочем, извинительная. Лишь после его решительного письма я отважился пойти к вам. Не угодно ли вам взглянуть на это письмо?

— Извольте, хотя поверил бы и собственному впечатлению. Батюшки, пан, видать, торопился, ибо по этому посланию нельзя заключить, что оно писано бывшим студентом русского университета!.. Итак, что же привело вас к идее стать издателем? Если позволите осведомиться, где вы воспитывались? В России или на Западе?

…Биография отставного штаб-ротмистра оказалась не слишком запоминающейся. Больше располагал к себе его живейший интерес к издательскому делу и приметы жадного, лестного любопытства к деловому и жизненному опыту собеседника. Да, этот Николай Васильевич Постников обладает несомненным талантом слушать, располагать собеседника к откровенности и так внимательно ловить каждое слово, что беседующий с ним невольно вдохновляется и сам увлекается своим повествованием.

— И как скоро надеетесь вы издать неопубликованную часть долгоруковского архива? Первый том имел бризантное[10] действие, а второй может быть еще оглушительней. Надо выпустить быстро!

— Разумеется, тянуть тут особенно не придется. Именно первый том и натолкнул меня на мысль купить архив. Решил так: раз со смертью князя второй том последовать не может — значит, не дождаться мне продолжения разоблачений. А прочитать это все — смерть охота! Вот и решил — коли нельзя иначе, куплю документы и напечатаю сам!

— Похвальная решимость! — засмеялся Герцен. — Грехи предков только тогда не падают на потомков, когда потомки… не склонны гордиться своим происхождением! Генеалогия нашего высшего дворянства — сплошной позор! Ведется от палашей, пытавших друзей и родных, от ябедников, доносчиков, воров в княжеских мантиях, от извергов, от разбойников гвардейской опричнины… Да что там! Словом, покупайте, издавайте — и дело с концом!