Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879 Страница 39

— Но у меня нет с собою столько денег; я вам завтра непременно их доставлю, скажите только ваш адрес.

— Старая штука, сударыня, — сказал он. — Здесь ведь свидетелей нет; завтра вы отопретесь и я останусь ни при чем.

— Ну так пойдемте со мною на мою квартиру, там я вам отдам деньги, — упрашивает она его.

— Так и быть, пойдемте, — пробасил квартальный.

Бедная оштрафованная актриса, повесив голову, отправилась вместе со своей подругой и с квартальным домой и дорогой проклинала свою несчастную затею, за которую ей приходилось заплатить, может быть, свои последние деньжонки.

Впопыхах она вбежала в свою переднюю и велела кухарке поскорее подать огня и вместе с фигуранткою пошла в свою комнату; квартальный, не снимая ни шубы, ни шляпы, остался в передней. Прошло несколько минут, пока она отыскивала деньги в своем, комоде; в это время старуха-кухарка, прижавшись к печке, с невыразимым ужасом смотрела на высокого квартального и смекнула, что с ее хозяйкой случилось что-то недоброе. Наконец, в дверях является бедная Гусева с собранными кое-как 25 рублями в руках и просит квартального войти в комнату. Квартальный входит, снимает шляпу, распахивает шубу, и Гусева остолбенела от удивления: перед нею стоял актер Экунин, который узнал от Сосницкого, что она собиралась прийти к нему наряженная, взял от своего брата фельдъегеря шубу и треуголку и сыграл с нею эту комедию.

Можно себе представить, что было в эту минуту с бедной Гусевой. Экунин хохотал во все горло, а та готова была выцарапать ему глаза.

— Будь ты проклят, анафема! — закричала она ему наконец; — чтоб тебя самого на съезжую посадили вместе с каторжными! Ведь ты знаешь-ли, что я вытерпела; знаешь-ли, что со мной было?.. Сказать даже стыдно! Провались ты, окаянный!

Экунин вместе с фигуранткой продолжал смеяться и уговаривал Гусеву успокоиться.

— Век не прощу тебе, мошенник! — кричала раскрасневшаяся от досады Гусева. — Ведь на сцене-то ты двух слов порядочно не умеешь сказать[27], а тут откуда рысь взялась, такого страху нагнал, что мне и в голову не могло прийти, что это не настоящий квартальный!

— Что-ж делать, Алена Ивановна (так звали Гусеву), видно я еще не попал на свое настоящее амплуа, — ведь и и вы, говорят, прежде были тоже плохая актриса, пока не начали играть кухарок. Ну, да что было, то прошло; помиримся и отправимся к Ивану Ивановичу (Сосницкому). Уж коли дело пошло на правду, так ведь он меня и подбил сыграть с вами эту штуку.

— Он? Экой разбойник! Пойдемте же к нему, я его разругаю на чем свет стоит, — сказала она, снимая свой турецкий кафтан.

— Зачем же вы разоблачаетесь? Ступайте в этом костюме.

— Ну, нет, брат, спасибо; я и от подложного-то квартального страху натерпелась, а как встретишь настоящего, так с ним не разделаешься так дешево, как с тобой!

Траур продолжался ровно девять месяцев. Коронация покойного императора Николая Павловича, как известно, совершилась в Москве 22-го августа 1826 г., но так как тогда еще не было ни железных дорог, ни телеграфов, то официальное известие об этом торжестве было получено у нас 25-го числа, в 5 часов пополудни. На следующий день, 26-го августа, последовало в Петербурге открытие спектаклей. Избрана была трагедия «Пожарский» соч. Крюковского, как пьеса, имеющая аналогическое значение, где говорится о восшествии на трон первого царя из дома Романовых. Брат мой играл Пожарского, а жену его — Катерина Семеновна Семенова; потом дан был, как гласила тогдашняя афиша, аналогический дивертисмент, под названием «Возвращение князя Пожарского в свое поместье», соч. балетмейстера Огюста. В этом дивертисменте участвовали все первые артисты оперы и балета. Василий Михайлович Самойлов, не утративший еще тогда своего чудного голоса, пел куплеты, сработанные кем-то из современных пиитов на этот, торжественный случай. У меня удержались в памяти только первые четыре стиха:

Весть радостная, весть священнаС берегов Москвы гремит молвой:Свершилась благодать небеснаНад юною царя главой! и проч.

Понятное дело, что в трагедии все аппликации, имеющие отношения к настоящему событию, вызывали гром рукоплесканий и крики «ура!» Дивертисмент также произвел огромный эффект. Петербург ликовал и веселился на славу и был блистательно иллюминован в продолжении трех дней. 31-го августа в Таврическом дворце дан был маскарад для первых шести классов и для купечества; в иллюминованный же сад, где было несколько оркестров полковой музыки, был открыт вход для всех сословий. 2-го сентября купеческое общество давало маскарад в доме гр. Безбородко, в Почтамтской улице.

Наступила осень, обычная пора бенефисов, и театральная администрация была в большом затруднении: она не могла удовлетворить всех претендентов, не получивших, по случаю продолжительного траура, своевременно, следующих им бенефисов, а потому и предложила им бросить между собою жребий. Кому судьба поблагоприятствовала, те получили свои бенефисы в зимний сезон, а остальным пришлось их брать в летнюю пору.

Глава XVI

М. С. Щепкин в Петербурге. — Нечто о водевилях вообще и о русском в особенности. — Мелодрама Дюканжа и смерть Каменогорского.

При всем желании соблюсти хронологический порядок, я, в моих воспоминаниях, невольно делаю — «шаг вперед, да два назад»…

В 1825 году, в начале июля, приехал в Петербург, в первый раз, покойный Михаил Семенович Щепкин и с первых своих дебютов имел большой успех, несмотря на летнее время, весьма невыгодное для дебютантов, и на соперничество нашего петербургского комика Боброва, о котором я уже упоминал в прежних главах. Хотя эти два артиста и занимали одинаковое амплуа, но во многом между ними было различие. Бобров, наивной, комическою своею личностью, толстой, неуклюжей фигурой и своеобразной, безыскусственной речью, был олицетворенная простота и добродушие; он, казалось, никогда не имел намерения смешить публики, а слушая его простую речь и смотря на него, невозможно было удержаться от смеху. Этим бессознательным комизмом наш покойный Мартынов во многом походил на него. Мольеровский «Мещанин во дворянстве», Скотинин (в «Недоросле»), «Бригадир» — Фонвизина и во многих других пьесах позднейшего репертуара нельзя было, казалось, представить себе другой личности, более подходящей к этим ролям. Щепкин, напротив, благообразный, кругленький старичок, живой, веселый, поворотливый, иногда плутоватый, всегда симпатично действовал на зрителей; к этому надо прибавить, что, при огромном его комическом таланте, он был наделен с избытком драматическим элементом. Он был умнее Боброва, серьезнее относился к своему искусству, и тщательно обдумывая свои роли, все их детали до мелочной подробности передавал с безукоризненной тонкостью и искусством. Еще важное имел преимущество Щепкин перед своим петербургским соперником в том, что репертуар его был разнообразнее: он играл в водевилях и мастерски передавал куплеты; а в ту пору водевили кн. Шаховского, Писарева и Хмельницкого начинали уже приобретать себе право гражданства на русской сцене.