Ольга Клюкина - Святые в истории. Жития святых в новом формате. XII–XV века Страница 39

Но Марку при поддержке соотечественников удалось настоять на своем, и он лично зачитал вслух все соборные постановления, сопровождая их своими комментариями. Хотя это чтение проходило несколько странно: при потушенных светильниках (чтобы усыпить слушателей?) и почему-то Евангелие на это время было закрыто.

Приведенные Марком аргументы убедили многих слушателей, особенно из числа западных монахов. Как пишет Сиропул, это вызвало гнев в окружении Папы Римского, и было сделано все возможное, чтобы монахов, как людей «невежественных» и лишенных богословского образования, с последующих заседаний удалили.

За три месяца состоялось пятнадцать соборных слушаний. Греки выступали в роли обвинителей, требуя дать ответ по поводу прибавлений к Символу веры, латинская сторона уводила вопросы в богословские дебри.

«Говорить это, – напишет Марк Эфесский о диспутах в Ферраре, – казалось петь глухим ушам или кипятить камень, или сеять на камне, или писать на воде, или другое подобное, что говорится в пословицах в отношении невозможного».

С наступлением зимы все чаще стали говорить о необходимости переноса Собора из Феррары во Флоренцию. По версии Сиропула, император и Папа Римский опасались, что греческие епископы все же начнут разбегаться, потому и решили перенести Собор в другой город, подальше от моря.

Официальная версия о переносе Собора, объявленная с амвона храма 16 января 1439 года, звучала так: «Так как в городе началась смертоносная эпидемия, причем в зимнее время, то, боясь вспышки эпидемии весной, по нашим законам и канонам переносим этот Собор из Феррары во Флоренцию, город свободный и мирный, продуваемый ветрами и здоровый». Хотя всем присутствующим было известно: эпидемия в Ферраре прекратилась уже в ноябре. Греки тихо роптали, но куда было деваться?

Некоторые участники греческой делегации к тому времени до того обнищали, что им нечем было платить за жилье. Некоторым приходилось ночевать в жалких сараях и спать чуть ли не на голой земле, многие продавали последнюю одежду, чтобы купить хоть какое-то пропитание.

«Наши тяжело переносили отлагательства, и страдали в нужде, и были изведены голодом, ибо и этим им приходилось бедствовать: ничего никому не давалось из уговоренных расходов, дабы принудить тем постепенно покориться им», – с сочувствием будет вспоминать Марк Эфесский, но так, будто лично его лишения не касались.

Во время работы Собора Марк написал ряд важных богословских работ: «Десять аргументов против существования чистилища», «Сумма изречений о Святом Духе», «Главы против латинян», «Исповедание веры», «О времени пресуществления» и другие.

Лишь во Флоренции стало окончательно ясно, зачем все-таки Папа Римский и латинские епископы затеяли весь этот хлопотный переезд. Соборные заседания во Флоренции 26 февраля сразу же начались с обсуждения догматов.

Невыигрышный для латинской стороны вопрос о недопустимости прибавлений к Символу веры удалось как-то незаметно «замять» и проскочить.

«Зачем нужно презирать слова святых отцов и мыслить и говорить другое, чем то, что написано в общем Предании? Неужели мы будем полагать, что их вера была недостаточной и мы должны ввести нашу веру как более совершенную?» – спрашивал уже в своей вступительной речи Марк Эфесский.

Если бы все признали правоту постановки такого вопроса, тему филиокве можно было бы дальше и не обсуждать. Теперь же во Флоренции все началось по новому кругу.

В богословских дискуссиях с католиками снова преимущественно выступал Марк Эфесский, но теперь греки гораздо меньше радовались его удачным ответам. Всех волновало другое: даст ли Папа корабли, чтобы вернуться домой? Что происходит в Константинополе? Будут ли выплачены обещанные флорины, чтобы заплатить за гостиницу во Флоренции, где все стоит так дорого? И когда же наконец все это закончится?!

Во время заседаний члены «антимарковской группировки» теперь садились вместе и не только не помогали Марку вести дискуссию, но зачастую сопровождали его выступления язвительными репликами и насмешками. И даже не скрывали, что тем самым выражают и настроение василевса, который мечтал как можно скорее на любых условиях подписать унию. «Они уязвляли этого великого мужа как своим молчанием, так и своими словами», – напишет позднее Георгий Схоларий.

Теперь уже свои, греки, дружно упрекали Марка в отсутствии патриотизма, несговорчивости, дурном характере, называли «обольстителем, отвращающим от истины», и даже распространяли слухи, будто бы он от своего упрямства сошел с ума.

Но Марк Эфесский стоял на своем: нельзя ради какой-либо практической выгоды жертвовать высшими идеалами, в вопросах веры не должно быть никаких компромиссов.

В «Надгробном слове Марку Эфесскому» Георгий Схоларий попытается найти оправдание своему молчанию, ведь он тогда тоже не поддержал и отвернулся от учителя – «я не хотел также выставлять нашу ученость», «от меня требовалась большая осторожность». Но потом он найдет в себе силы покаяться и признаться в том, что просто вместе с другими проявил слабость: «Но этот великий отец наш кротко выслушивал злобные речи, ибо он не искал превозносить себя и считал достаточной обороной против клеветы свою борьбу за истину. Он помнил, что Сам Господь наш был оклеветан. Так переносил он поругания. И никто из нас – о стыд! – не предстал ему на помощь!»

Наступил день, когда василевс собрал соотечественников и сказал без обиняков: споры порождают разъединение, нужно на любых условиях заключить унию с католиками. Всех несогласных император объявлял государственными преступниками, не думающими о спасении своего отечества, и пригрозил репрессиями.

«…Я заранее сказал вам, дабы вы знали, что противоречащий, любящий споры и не подчиняющийся решению большинства, найдет со стороны моего царства гнев, насмешки и все остальное, подобающее для его стеснения и смирения, чтобы он не буйствовал, как придется, но знал свою меру и следовал большинству», – сказал, по свидетельству Сиропула, грекам разгневанный василевс.

Все согласились подписать унию – все, кроме Марка Эфесского.

Престарелый Патриарх Константинопольский Иосиф в то время был болен и доживал во Флоренции свои последние дни. Собрав епископов, он, как повествует Сиропул, слабым голосом тоже призвал всех поддержать императора, говоря о пользе унии для спасения отечества от турок.

«…Услышав об этом, враги наши испугаются, убоятся и вострепещут и станут услуживать нам и искать нашей дружбы. Мы никак не обесчестим себя, если и сделаем некоторое снисхождение», – убеждал он всех, а прежде всего, наверное, себя самого. «…И сам, несчастный, жаждущий как можно скорее отбыть оттуда, хотя судьба его гнала к смерти», – вспомнит о некогда непреклонном старце в одном из своих посланий Марк Эфесский.