Алексей Федоров - Вперед, на запад ! (Подпольный обком действует - 3) Страница 39

- Тут таке дило, таке дило... Мени нужно... - он осторожно огляделся: не подслушивает ли кто, потом махнул рукой, но и после этого не сразу начал. - Це в моей жизни первый раз. Николы я в жизни своей на людей не доносил ни панам, ни старосте, ни полицаям. А теперь думал, думал - "це ж, говорю соби, Фома, твое начальство, твоя влада". Так я соби уговариваю, а душа не позволяе...

Я понял, в чем дело и что смущает Фому, спросил его, о ком идет речь:

- Местный человек?

- Их двое, товарищ генерал.

Я подумал, что Фома заметил лазутчиков, которые сидят где-нибудь в кустах, ждут удобного случая, и рассердился на него за то, что он теряет время.

- То зовсим не местны люди, - зашептал Фома. - То ваши стары партизаны. И таки воны с виду гарни, та добры - николы б не казал, шо воны другого классу.

- Как, как?

- Кажу другого воны классу - куркули, чи паны.

- Фамилии их знаешь?

- Перший Гриша - молодой, высокий такий. Другий - Василь Петрович товстый. Земляки воны. Оба черниговские...

- Где они, в каком батальоне?

- Оба из батальону Лысенко. В одной со мною палатке. Тот высокий, Гриша, - минометчик, а товстый в хозчасти робит.

Я начал догадываться, о ком говорит Фома. Но, если это действительно те ребята, о которых я думал, - тени сомнения-не вызывали они у меня. Старые наши партизаны, оба награждены. Гриша был тяжело ранен, лечился в Москве, потом вернулся к нам, бригадир колхоза, Василий Петрович - кузнец из соседнего колхоза...

- Воны, - многозначительным полушепотом продолжал Фома, снова с тревогой оглядываясь, - тилько кажутся крестьянской праци люди и так просты: "Фома друг, Фома хороший человек, сидай, Фома, с нами вечерить. А вчера в ночи...

Фома говорил длинно, подыскивал выражения, запинался. Некоторые слова ему было трудно произносить. Не стану приводить его рассказ целиком. Существо же заключалось вот в чем.

Прошлой ночью, после большого перехода, впервые расставили мы палатки и легли спать по-человечески. Василий Петрович, о котором говорил Фома, человек обстоятельный, натянул палатку из парашюта, раздобыл сена, позвал своего дружка Гришу и, так как в палатке оставалось еще место, пригласил и Фому.

Повечеряли, легли, поговорили о том о сем. Фома заснул. Но через час проснулся. Слышит - ребята все разговаривают. Хотел вступить в разговор, но, услыхав несколько слов, решил лучше помолчать, притвориться спящим.

- Лежу, слухаю и прямо зло бере: ах бисово отродье, куркули проклятые, пробрались до радяньских партизан...

Я вызвал двух названных Фомой товарищей. Они уже позабыли свой ночной разговор - так мало значения ему придавали. Но слово за словом вспомнили. И Фома подтвердил.

- Так воно и було.

Перебирали они довоенную свою жизнь. В тот момент, когда Фома проснулся, Василий Петрович говорил:

- Полетела наша жизнь и вернется ли когда такая? А хорошо жили, дуже гарно! Вспомни-ка, Гриша...

- Вы, Василий Петрович, крепче жили, но и нам, конечно, грех жаловаться...

Так начался этот разговор. Что могло в нем вызвать подозрение?

Василий Петрович вспомнил, как его сын Мишка извозил на мотоцикле два костюма, Гриша посетовал на то, что перед войной купил фотоаппарат, а проявлять снимки не успел научиться, и новую железную крышу не успел покрасить, пожаловался на свою жинку - ругала его, что он много денег тратит на книги, а сама сколько извела их на крепдешин, чулочки, туфельки...

Вот этот обыденный разговор двух колхозников и привел ко мне Фому. Его подозрение было вызвано такими словами, как "мотоцикл", "крепдешин", "костюмы", "фотоаппарат" и особенно "железная крыша" и "книги".

Вечером уже, собравшись все вместе, долго мы втолковывали Фоме, что книги есть у нас в каждом, даже самом бедном крестьянском доме. Он был убежден, что книги, так же как железная крыша, могут быть только у панов.

*

...21 июня во время нашей стоянки в лесу у Гуты Степан-Гоудской к нам пришли крестьяне из соседних сел и пожаловались на жестокость немецкого гарнизона во Владимирце. Это местечко находилось в двадцати пяти километрах от нас. Наши разведчики уже успели побывать там, и поэтому мы тут же приняли решение: "Уважить просьбу населения, отметить двухлетие войны, развязанной немецкими фашистами против Советского Союза, разгромом гарнизона Владимирца".

Проведение операции поручили батальону Балицкого.

Гарнизон оккупантов был разгромлен, каратели, глумившиеся над населением, уничтожены, в окладах местечка партизаны взяли богатые трофеи. В общем можно было бы сказать, что операция проведена хорошо, если бы она не закончилась излишне весело. При отходе из местечка Балицкий не построил партизан. Все шли и ехали вразброд, кто пел, кто плясал. Один молодой партизан нацепил на себя дамское платье, надел шляпу и в таком виде проехал верхом по главной улице.

Есть такое выражение, оставшееся еще с времен гражданской войны: "партизаны гуляют". И у нас бытовала песенка, в которой были такие строки: "Зимней ночью, в мороз и в мглу, гуляет Орленко в немецком тылу..." Пришлось кое-кому из наших товарищей разъяснить, что в данном случае слово "гулять" надо понимать не так, как они понимают его, напомнить им о дисциплине.

*

...Мы подходили к конечному пункту нашего движения - маленькому, затерянному в лесах селу Лобному. Неподалеку от него, у села Езерцы, наши разведчики наткнулись в лесу на заставу местного отряда. Их схватили.

- Кто такие?

- Партизаны федоровского соединения.

- Ешьте землю!

Наши разведчики были черниговцами, здешних партизанских обычаев не знали. Они переглянулись и рассмеялись. Это чуть не стоило им жизни. Оказывается, "ешьте землю!" означало "поклянитесь". Для того, чтобы поверили, - надо было взять немного земли, пожевать ее и проглотить...

Отряд, который мы встретили у Езерцов, входил в бригаду Брынского наиболее крупное партизанское соединение этих мест. Все командиры тут назывались "дядями". Я не сдержал улыбки, когда ко мне подошел командир и, протягивая руку, назвал себя:

- Дядя Саша, заместитель дяди Пети!

"Дяде Саше" было никак не больше двадцати пяти лет. Он долго не хотел сказать свою фамилию.

- Мы не можем раскрыть нашу конспирацию, - говорил он.

Только после того как я объехал с ним наши отряды, показал ему, сколько у нас народу, сколько пушек, минометов, пулеметов и автоматов, "дядя Саша" осмелился объявить свое звание, имя и фамилию - "капитан Александр Первышко!"

Наша численность и наше оружие произвели на него сильное впечатление. Однако, когда мы сказали, в каком направлении собираемся двигаться, "дядя Саша" руками замахал.

- Что вы, товарищи, там ужасная концентрация противника! О железной дороге и не думайте, охрана дает огонь ужасной плотности!