Владимир Жданов - Добролюбов Страница 39

Но, не довольствуясь этим, он с замечательной правдивостью рассказал в письме, к Лаврскому историю своих исканий, которые привели его к «новой жизни»: «В продолжение двух лет я все воевал с старыми врагами, внутренними и внешними. Вышел я на бой без заносчивости, но и без трусости, — гордо и спокойно. Взглянул я прямо в лицо этой загадочной жизни и увидел, что она совсем не то, о чем твердили отец Паисий и преосвященный Иеремия. Нужно было итти против прежних понятий и против тех, кто внушил их. Я пошел сначала робко, осторожно, потом смелее, и наконец перед моим холодным упорством склонились… враги мои. Теперь я покоюсь на своих лаврах, зная, что не в чем мне упрекнуть себя, зная, что не упрекнут меня ни в чем и те, которых мнением и любовью дорожу я».

Эти слова были написаны 3 августа 1856 года, после летних встреч и бесед с Чернышевским, через день после письма к Турчанинову, где было подробно рассказано об этих беседах. Добролюбов, всегда жаждавший «родной души», весь находился под обаянием личности Чернышевского и, конечно, именно его имел в виду, когда упоминал о людях, чьим мнением и любовью он дорожил. Между ними уже установилась полная взаимная откровенность и единомыслие, хотя не прошло еще и двух месяцев со дня их первого знакомства. Чернышевский приковывал внимание своего друга к вопросу о революции, рисовал перед ним перспективы будущих народных волнений, участия в них демократической интеллигенции.

В немногих строчках письма к Лаврскому Добролюбов как бы подвел итог своим идейным исканиям предыдущих лет. В последний раз он оглянулся назад и обозрел весь путь своего развития, путь, ведущий от отца Паисия к Чернышевскому. И он имел право сказать, что достиг того, к чему стремился. Ему в самом деле не в чем было упрекнуть себя. Он хорошо понимал, что означает его окончательное и бесповоротное решение отдать себя делу общественной борьбы, делу революции. Об этом они говорили с Чернышевским. Последний предупреждал своего молодого друга о том, какие трудности ждут революционера, с какими опасностями сопряжена его деятельность. И под свежим впечатлением этих разговоров Добролюбов писал в том же письме к Лаврскому: «Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть не даром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее неотъемлемое утешение — что я трудился и жил не без пользы…»

Поразительно, как эти слова напоминают признание Чернышевского, сделанное на восемь лет раньше и сохранившееся в его дневнике: «Я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства…»

Для нас должно быть ясно, что означают на языке Добролюбова слова «путь смелой правды»: речь идет о борьбе с социальной несправедливостью, о революционной деятельности. Размышления о возможной будущей гибели вовсе не случайны в это время у Добролюбова; их можно обнаружить не только в письмах, но и в дневниковых записях й в стихах. Эти размышления тесно связаны с разговорами о будущей революции, о народном восстаний, о необходимости принять в нем участие. Такие разговоры постоянно велись между Добролюбовым и Чернышевским. И не потому ли теперь Добролюбов, возвращаясь к теме собственной гибели, всякий раз не забывает прибавить, что найдутся люди, которые сумеют оценить его подвиг? «Я уже успел себя очень хорошо поставить между людьми, которых уважение мне дорого; записывает он 25 января 1857 года. — Если я сгибну, то они обо мне искренно пожалеют, и перед концом меня не будет мучить мысль, что вот были у меня силы, да не успел я их высказать…»

Предчувствие тяжелой участи борца за правду нашло отражение и в стихах этого времени; вот начало стихотворения «Сон» (черновой вариант),

Испытанный судьбой, в тревожном сне моемНе убаюкан я роскошными мечтами,Все буря снится мне, все молния и гром,Тюрьма да стон, да кровь, да изверги с цепями…

Все эти мысли и настроения — несомненный результат общения с Чернышевским, который помог молодому революционеру укрепиться на избранных им позициях. Добролюбов, как мы уже знаем, давно решил для себя вопрос об участии в будущем народном восстании против самодержавия; вспомним, что еще год тому назад он записал в дневнике знаменательные слова: «Я как будто нарочно призван судьбою к великому делу переворота!..» Но только теперь, благодаря Чернышевскому, эти слова наполнились для него конкретным содержанием, ибо Чернышевский устремил его внимание непосредственно в сторону близкого и вполне реального, как ему казалось, революционного взрыва. В кругу «Современника» Добролюбов нашел революционную среду, которая укрепила его силы и помогла им правильно развиться.

Подтверждение всего этого мы находим у самого Чернышевского, в его романе «Пролог», написанном гораздо позднее, в сибирской ссылке, и представляющем собой художественное воспроизведение событий зимы 1857 года, связанных с Добролюбовым.

Разумеется, роман не является буквальным изображением этих событий и не лишен известной доли вымысла. Но, зная художественную манеру Чернышевского, мы вправе предположить, что один из главных персонажей «Пролога» Левицкий — Добролюбов — и другие реальные лица, в том числе сам Чернышевский, изображены здесь с большой точностью. В особенности это Относится к обрисовке всего, что касается отношений Добролюбова к автору романа.

И вот из «Пролога» мы узнаем, что Чернышевский не просто откровенничал с полюбившимся ему студентом, но говорил с ним о самых серьезных предметах. Он доказывал своему собеседнику, что тот должен беречь себя для большого дела, что ему не следует рисковать раньше времени, что он «еще пригодится народу». Иными словами, Чернышевский отводил ему роль народного трибуна в грядущих событиях. Мы узнаем также, какое громадное впечатление производили эти слова на Добролюбова — Левицкого: «…Я был как пьяный. Слышать от него, что я могу понадобиться народу, — можно было опьянеть». Так пишет герой романа в своем дневнике и так же, очевидно, мог бы сказать о себе его прототип — Добролюбов. Он и в самом деле так говорил, — достаточно вспомнить такие его подлинные слова: «Я… в случае нужды могу явиться сильным и свежим бойцом», — это записано в дневнике 25 января 1857 года.

В дневнике Левицкого есть и еще строки, которые должны привлечь наше внимание. Герой романа рассуждает так: «В 1830 году буря прошумела только по западной Германии; в 1848 году захватила Вену и Берлин. Судя по этому, надо думать, что в следующий раз захватит Петербург и Москву». Такой близкой казалась революционная буря, так ждали ее и автор романа и его герой, от имени которого написан «Дневник Левицкого».