Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 39

За ужином, где мы были вчетвером, граф, веселый и старающийся меня расшевелить и загладить настроение жены, не переставая говорил со мной. Я отвечал ему в том же духе, обращаясь все время к мадам, чтобы не оставлять ее в молчании, которое, по моему мнению, должно было ее напрягать; но она сопровождала наши ухищрения лишь улыбками и сухими односложностями, не отрывая своих черных глаз, довольно красивых, от блюд, которые казались ей невкусными. Она обратила на это внимание священника, что был четвертым за столом, и с которым она приветливо разговаривала.

Поскольку мне нравился граф, я был огорчен неприветливостью его жены. Я внимательно рассматривал ее, чтобы найти в ее чертах какие-то основания для извинения ее дурного настроения, но почувствовал себя задетым, когда заметил, что в моменты, когда она замечала, что я рассматриваю ее профиль, она уклонялась от моих взглядов, поворачивая голову к аббату и обращаясь к нему не впопад. Я внутренне посмеивался, то ли над ее пренебрежением, то ли над ее замыслом, потому что, не будучи совершенно задетым, я чувствовал, что ее тираническая манера направлена на то, чтобы причинить мне огорчение. После ужина принесли две штуки тафты, предназначенные на то, чтобы изготовить домино, как того требовала тогдашняя мода.

Граф, проводивший меня в мою комнату, просил меня, уходя, извинить испанский характер его жены, заверив, что я найду ее хорошим ребенком, когда мы ближе познакомимся. Этот граф был беден, дом его — мал, мебель скудна, ливрея его единственного лакея — поношенная, скатерть — старая, посуда из фаянса, и одна из двух горничных его графини занималась кухней. Никакой коляски. Клермон мне рассказал все это, посетовав о своем обиталище — маленькой комнате, примыкающей к кухне, в компании со слугой, что прислуживал за столом.

Что до меня, то, имея только одну комнату и три чемодана, я чувствовал себя изрядно плохо. Уяснив себе все это, я решил подыскать себе хорошие апартаменты. Когда граф пришел пожелать мне доброго утра и спросить, чем я завтракаю, я сказал, что у меня есть шоколад из Турина для всей его семьи; он сказал, что жена его любит, но пьет только тот, что приготовлен ее горничной. Я дал ему шесть фунтов, попросив ей передать и предупредив, что если она захочет мне заплатить, я оставлю его себе. Он сказал. что она согласится, и что она будет мне благодарна. Он позаботился поместить мою коляску в сарай, нанять мне хорошую карету и поручиться за надежность местного лакея, которого он мне найдет.

Минуту спустя после того, как граф вышел, я увидел аббата, что ужинал с нами. Это был человек, который, в порядке компенсации за заботы об экономии дома, проживал в нем и ел вместе с его хозяевами. Он служил каждый день мессы в церкви «Св. Иоанна в Низине» (St-Jean in conca). Этот священник, оказавшись наедине со мной, без околичностей попросил меня сказать, что он заплатил мне триста миланских ливров за те два отреза тафты, когда мадам спросит, рассчитался ли он со мной.

— Месье аббат, — ответил я ему, смеясь от всего сердца, — если мадам учинит мне этот неуместный допрос, я отвечу ей по правде, и это меня повеселит.

— Она его учинит, я в этом уверен, и вы будете причиной того, что она на меня рассердится.

— У нее будут для этого основания?

— Нет.

— Идите же сказать ей, что я делаю ей подарок, и в случае, если она захочет мне заплатить, я не тороплюсь.

— Я вижу, что вы ее не знаете, и что вас не волнуют дела этого дома. Я пойду говорить с графом.

Четверть часа спустя явился граф, говоря мне грустно, что он должен мне много денег, которые надеется мне вернуть к ярмарке, и я его обяжу, добавив в их счет также стоимость отрезов тафты. Я ответил, обняв его, что пусть он возьмет их себе, потому что у меня привычка никогда не считать деньги, с помощью которых я счастлив доставить удовольствие своим друзьям. Я заверил его, что если мадам спросит меня, получил ли я деньги за материю, я скажу, что полностью по ней рассчитался.

В ожидании часа обеда, зная, что мадам не появляется, я присел к маленькому столу, чтобы написать письма. Клермон выложил на большом несколько из моих одежд, женские накидки и превосходное платье из толстого пунцового шелка, отделанное соболями, которое м-м д'Юрфэ предназначала несчастной Кортичелли. Я бы отдал его Агате, если бы продолжал с ней жить, и был бы неправ, так как подобное платье подошло бы лишь женщине с положением.

В час вошел граф и объявил о приходе своей жены, которая явилась представить мне лучшего друга семьи; это был маркиз Трюльци, примерно моего возраста, высокий, хорошо сложенный, чуть косоглазый, с непринужденными манерами, с обликом настоящего сеньора. Он сказал, что пришел с тем, чтобы иметь удовольствие со мной познакомиться, и, вместе с тем, чтобы погреться у огня, так как во всем доме имеется печь только в моей комнате. Все стулья были заняты, и маркиз взял маркизу, чтобы усадить ее как марионетку себе на колени, но она воспротивилась, покраснела, вырвалась от него и, видя, что он рассмеялся, сказала, что в своем пожилом возрасте он еще не научился относиться с уважением к таким женщинам, как она. В ожидании, пока Клермон предоставит стулья, маркиз, рассматривая женские одежды и прекрасное платье, спросил, ожидаю ли я какую-либо женщину. Я ответил, что надеюсь встретить в Милане таких, что окажутся достойны получить эти подарки.

— Я знал в Венеции, — сказал я ему, — князя Трюльци. Полагаю, что он ваш родственник.

— Он так утверждает, и это может быть; однако я не думаю, что я из его рода.

Впечатленный таким оборотом, я больше не заговаривал об этом князе.

— Вам бы стоило, — сказал ему граф, — остаться обедать с нами, и, поскольку вы не любите есть то, что не приготовлено вашим поваром, послать за вашим обедом.

Маркиз с ним согласился, и у нас образовался хороший стол. Я увидел прекрасную посуду, прекрасное белье, бутылки вина и вышколенных слуг. Я все понял и почти ничего не говорил. Маркиз выдавал почти все темы для беседы, с умом и веселостью, вызывая раздражение у графини которая каждый раз выступала против фамильярности, с которой он с ней обращался. Это, однако, не смущало маркиза, потому что он ее любил; он хотел лишь сгладить свое превосходство. Он ее успокаивал, говоря, что в Милане не найдется другого мужчины, более преданного ей, чем он, и который более уважает ее достоинства и ее происхождение.

После обеда пришел портной, чтобы снять мерку с мадам для домино, которое должно было быть готово к балу, что давали послезавтра. Поскольку маркиз оценил расцветку и хорошее качество отрезов, графиня сказала, что это я привез ей их из Турина, и спросила меня, вернули ли мне мои деньги. Я ответил, что ее муж со мной расплатился, и что она дала мне добрый урок.