Анна Капица - Капица. Воспоминания и письма Страница 4

Уже после смерти Анны Алексеевны ко мне в руки попали сохраненные ею школьные тетрадки и аттестационные ведомости за первые годы обучения. И действительно, аккуратностью тетрадки не блещут, да и оценки весьма средние, разве что языки – французский и немецкий – давались ей очень хорошо. Встречаются записи «Очень болтлива и неусидчива», «С места отвечает хорошо, но связным рассказом затрудняется» и т. п. Но что поразило меня более всего, так это оценки по рисованию. Забегая вперед, скажу, что именно в рисунке и живописи в наибольшей степени проявился у нее талант впоследствии. В школе же по рисованию она получала всегда лишь «едва удовлетворительно».

«Иногда вдвоем с мамой, – вспоминала Анна Алексеевна, – мы ездили к Анне Ипполитовне, «бабе Анюте», той самой, в честь которой я была названа. Братья предпочитали оставаться на даче в Финляндии, потому что там они всегда были заняты, что-то строили, мастерили. У бабы Анюты было малюсенькое имение в Симбирской губернии. Оно называлось очень смешно – Сырятино, но нам казалось, что это не от сырости, а от чего-то другого. Сырятино было для нас чудным местом, куда мама всегда ехала с восторгом, с огромным удовольствием. На железнодорожной станции нас уже поджидал бабушкин экипаж с ее любимым кучером Емельяном Ивановичем, которого мы все обожали. В моих воспоминаниях мы приезжали всегда вечером, и нам приходилось ехать еще верст пятнадцать, может быть двадцать. И вот уже в сумерках мы едем по этим бескрайним степям, и куда ни посмотришь – где-нибудь пожар, горит деревня. Это воспоминание детства совершенно яркое: мы едем, а где-то на горизонте горит.

Мы приезжали в деревню к бабушке. Баба Анюта восклицала: «Лизочка, как хорошо, что вы приехали». Нас устраивали в очень уютную комнату. Это был такой старый дом, с портретами, с фарфором, очень симпатичный. Выходила тут же кухарка, толстая, ее очень смешно звали, но я никак не могу вспомнить, как, – у нее было очень странное русское имя. Она хлопотала вокруг нас, делала какие-то пампушки, а утром мы сидели на террасе, перед нами был чудный сад, и бабушка радовалась. Очень всегда было хорошо у бабушки».

В альбоме у Анны Алексеевны я нашла фотографию Сырятина, а рядом было вклеено письмо к ней от одной из ее многочисленных тетушек. К сожалению, подписано письмо было просто «тетя Лиля», и мне не удалось установить более точных сведений о ней:

«Дорогая Аня, посылаю тебе фотографии твоих родителей и сад в Сырятине, посаженный руками тети Анюты. <…> Белый столб – это солнечные часы. Алеша (А. Н. Крылов. – Е. К.) их сделал, и в 12 дня все часы в доме поверялись по ним. <…> Помню, как радостно трепыхались сердца, когда летом мы подъезжали к Сырятину. Нас встречали на балконе дяди, тети и любимые кузины петербургские. Поцелуи, радостные восклицания, беспричинный смех, смех юности. Гувернантки остались дома. Взрослые нас не наблюдают. Какое раздолье! Большие в гостиной. Бабушка у своего столика вяжет бесконечный чулок, на столике колода карт, очешник, табакерка с нюхательным табаком. Мы носимся по двору, в конюшнях, опустошаем сад, перелетая, как стая воробьев, с крыжовника на вишни и яблони, бегаем купаться несколько раз в день. Непрерывное веселье, дружные крики и смех, смех…»

Неудивительно, что Елизавета Дмитриевна «всегда ехала туда с восторгом».

«Рядом в другом имении, через овраг, – продолжала Анна Алексеевна, – жил двоюродный брат бабушки, тут же были церковь, школа. Баба Анюта была известна тем, что она всех всегда лечила. В ранней юности во время последней турецкой кампании она была сестрой милосердия. И после – какая бы ни была война: 1905-го года – бабушка сестра милосердия, 14-го года (бабушка уже очень пожилая) – и опять она сестра милосердия».

В одном из семейных альбомов Анны Алексеевны есть такая страница: сверху написано – «Три поколения», и приклеены три фотографии, три медицинские сестры в косынках с красными крестами и в белых одеждах – Анна Ипполитовна, Елизавета Дмитриевна (на войне 14-го года) и она сама во время Великой Отечественной войны. Видимо, для Анны Алексеевны было очень внутренне важно, что она приняла семейную эстафету в этом благородном деле.

Мы не раз с Анной Алексеевной разговаривали о положении в современных общеобразовательных школах, о преимуществах и недостатках и частных, и государственных школ. Она рассказывала мне, как училась сама:

«Образование и мои братья, и я получили в очень интересной частной школе. Она называлась «Реальное училище для совместного обучения В. П. Кузьминой, основанное группой педагогов», и в скобках стояло – нормальная общеобразовательная школа. Дело в том, что еще со времени ученья на Бестужевских курсах моя мама подружилась с целым кланом учителей-единомышленников, сторонников свободного обучения. Они решили создать свою собственную школу, где они могли бы проводить свои идеи. Было в нашей школе очень много нового. Как можно понять уже из названия, обучение было совместное – и мальчики, и девочки, классы маленькие – человек 8-10. Не существовало еврейской квоты, и у нас было очень много маленьких еврейских детишек, с которыми мы дружили с самого начала нашей жизни, и не было никогда никакого антисемитизма, даже признака, нам это просто и в голову не приходило. Нас учили прекрасные педагоги, особенно сильно давали математику и языки. Был танцевальный класс, где преподавал совсем юный танцор Романов, который потом стал одним из самых знаменитых хореографов в Мариинском театре. Мама принимала в нашей школе большое участие, заведовала там библиотекой и преподавала иногда историю. Мы очень любили школу, очень, и были необыкновенно дружны».

Здесь мне хочется прервать рассказ Анны Алексеевны воспоминаниями ее школьной подруги – Наташи Бурцевой. Спустя много лет, Наталия Николаевна стала женой выдающегося русского химика Н. Н. Семенова, а их дружба с Анной Алексеевной продолжалась почти 85 лет, до самой кончины. Умерли они в один год с разницей всего в несколько месяцев.

«Когда мне было 10 лет, – рассказывала мне Наталия Николаевна, – родители записали меня в частную школу В. П. Кузьминой. И почти сразу я обратила внимание на симпатичную девочку с толстой черной косой. Очень скоро мы с ней подружились. Девочку звали Аня Крылова. Мы были очень разные по характеру. Я – скорее чуть робкая, недаром у меня потом образовалось прозвище «Бэби», немножко наивная, немножко застенчивая, в то время как Анечка отличалась довольно решительным характером. Несмотря на то что она была на год меня моложе, наши отношения, которые очень быстро перешли в настоящую крепкую дружбу, всегда основывались на том, что Анечка меня опекала, мне диктовала, могла критиковать меня за какой-то поступок или ориентировать на какое-то действие. И я ей подчинялась. Но надо сказать, что это меня совсем не тяготило. Школу мы так и прошли вместе».

Анна Алексеевна всю жизнь бережно хранила тонкую связочку писем своих школьных подруг, написанных в основном, когда они все разъезжались на летние каникулы. В одном из писем Наташи Бурцевой есть такие строки:

«…Знаешь, Анечка, вот я теперь думаю, из всех моих трех одинаковых подруг – Нины, Юли и тебя, ты мне теперь нужнее всех, без тебя я больше всех скучаю, твоих писем я больше всего жду, с тобой мечтаю увидеться! И это не оттого, что я их стала меньше любить. Нет! Но за эту зиму мы с тобой очень сблизились, у нас все было общее, и радость, и неприятности, и огорчения! Правда? А помнишь, ты, когда читала «Накануне», говорила, что мы непременно с тобой поссоримся, и на всю жизнь. А мне, наоборот, кажется, что мы подружились на всю жизнь! Не знаю уж, кто прав…»

Как показала жизнь, права была Наталия Николаевна.

В связи со школьными годами Анна Алексеевна рассказала и о своей первой поездке за границу.

«Наши мальчики кончили школу весной 14-го года и получили аттестаты зрелости – это был первый выпуск. В ознаменование этого родители и школьное начальство решили поехать на экскурсию за границу, чтобы показать детям Европу. Был закуплен большой тур, и было нас человек 15–20: дети, родители, педагоги. Меня тоже взяли с собой. Сначала мы были в Париже, потом – в Швейцарии, всё осматривали, всюду бегали… У меня сохранилась масса фотографий».

Анна Алексеевна подошла к полке и достала старинный альбом. В нем множество фотографий, запечатлевших это путешествие: виды Парижа, даже Альпы, куда они поднимались.

«И в Швейцарии, – продолжает Анна Алексеевна, – нас застала война. Мы оказались в полном бедствии, ведь у нас все было предусмотрено условиями тура, заранее оплачены обратные билеты, но были они через Германию. Сразу стало понятно, что с нашими молодыми людьми мы через Германию ехать не можем. Значит, надо было ехать кружным путем, а кружной путь требует денег. Все было сделано довольно быстро: кто-то деньги занял, что-то нам перевели, но с этого времени мы путешествовали уже самым дешевым образом, только бы доехать. Добирались мы восточным берегом Италии, вдоль Адриатики до порта Бари и там сели на пароход.