Мария Немировская - Маяковский и Лиля Брик. Падшие ангелы с разбитыми сердцами Страница 4

Впрочем, вскоре я все же сумел поступить в Школу живописи, ваяния и зодчества в Москве. Через учившегося там же Давида Бурлюка, одного из лидеров группы футуристов «Гилея», я познакомился ближе с миром московского литературно-художественного авангарда. И тогда моя страсть к сочинительству, к поэзии, вспыхнула вновь. Кровь словно забурлила, в голове заработали шестеренки, все закрутилось, завертелось… Строчки стали рождаться сами с собой! Я писал, писал днем и ночью, и именно Давид стал одним из первых, кому я рискнул показать мои первые стишата.

– Ну, что скажешь? – Я нервно комкал листок бумаги, пока Бурлюк читал мои работы.

Тот задумчиво потер переносицу.

– Не томи! Хочу знать правду!

– Ты знаешь, Володя, это неплохо! Весьма неплохо! Даже скажу больше – это все очень хорошо! Тебе непременно стоит продолжить, продолжить занятия поэзией!

Я сиял, словно начищенный самовар. Эта похвала предопределила мою дальнейшую жизнь, навеки связала меня с поэзией мертвыми узами, которые уже было не разорвать. И я стал писать, писать обо всем, что приходило мне в голову. Я сам читал свои стихи – был уверен, что вряд ли кто-то сможет прочесть их лучше меня или хотя бы так же, как я. Я должен был читать их сам, давая людям возможность понять, о чем я писал! В противном случае мои стихи так и остались бы непонятыми.

Но их понимали! У меня появились поклонники, на мои выступления стали собираться, слушать меня. Мой голос все чаще звучал в различных домах культуры, на заводах, в институтах, на площадях… но главное – вскоре мои стихи были изданы! Мог ли я подумать об этом? Только в самых смелых моих мечтах! Мой первый сборник с красноречивым названием «Я!» разошелся не малым тиражом. А иллюстрации к стихам нарисовали мои товарищи по художественному училищу. И вот, я уже принимаю участие в художественных выставках современного искусства, выступаю с чтением своих стихов, участвую в публичных выступлениях совместно с Бурлюком и другими членами группы «Гилея».

«Образность Маяковского достаточно традиционна по сравнению с другими футуристами, но, уже начиная с цикла «Я!», постепенно в них появляются общие для группы кубофутуристов антиэстетизм, обращение к шокирующим приемам и, наряду с ними, черты своеобразия. Урбанистическая образность Маяковского; динамизм и резкая смена интонаций; широкое использование мотивов, источником которых являлось изобразительное искусство, в первую очередь – модернистская живопись» – так странно характеризовали мою поэзию критики. Но я, как и большинство моих читателей, не понимал в этом ни черта. Ни единого слова! Я просто писал, писал о том, что было мне близко и что было у меня на душе, что меня волновало! Писал о любви, о жизни, о дружбе.

Любовь – первая любовь – бывает жизни каждого. Конечно, была она и у меня! Когда мы вместе с Давидом выступали в 1914 году в Одессе, я встретил Марию, Марию Александровну.

О, что это была за чудесная девушка! Мы бродили по вечерам по набережной, и я читал ей свои стихи, а потом держал ее за руку. Казалось, большего и не нужно, казалось, – она понимает меня как никто другой! Мария – настоящая красавица с длинными волосами и светлыми, полными ума и понимания глазами. За ее улыбку, ее взгляд я был готов отдать многое. Как мальчишка бегал на свидания к ней после лекций и выступлений и читал, читал, читал ей свои стихи. А она слушала. Слушала и улыбалась. Казалось, так никто меня не слушает!

Взволнованный, взметенный вихрем любовных переживаний, после первых свиданий с Марией я влетал к нам в гостиницу этаким праздничным весенним морским ветром и все время повторял:

– Вот это девушка! Вот это девушка!

– Обычная девушка, – усмехался Давид.

– Нет, Бурлюк, ты не понимаешь, она – особенная! Не такая, как все!

– Такая, такая, Володя! Ты не принимай все близко к сердцу, – говорил Вася Каменский, вместе с нами выступавший в Одессе.

И мои друзья оказались правы – Мария, вдоволь наигравшись в чувства со мной, сообщила, что мы не можем быть вместе, и вскоре она и вовсе выходит замуж. Между мной и Марией встало препятствие, одно из тех, которые порождались тогдашней общественной жизнью, социальными условиями, основанными на неравенстве людей, на господстве материальных расчетов или обывательских предрассудков. Мир рухнул, а я был убежден – все девушки обманщицы и лгуньи.

– Любить нельзя – масса тяжелых неприятностей, – сказал я тогда своим друзьям.

Вскоре мы вернулись домой. Я был уже достаточно известен, меня многие любили, уважали, хотели услышать… Была среди моих почитательниц и светловолосая девушка – Эльза Каган, с которой мы сблизились. Она постоянно хотела быть рядом, хотела слушать меня, и я был не против, но оказалось, что семья Эльзы не благоволит мне. Мне – известному поэту…

– Володенька, – умоляла меня Эльза по телефону. – Приходи к нам сегодня! На обед, познакомлю тебя с сестрой и ее мужем.

– Приду, – коротко бросил я.

Знать бы тогда, что именно тот вечер круто изменит мою жизнь – именно тогда я встречу ее – удивительную и неповторимую. Мою Музу.

Глава 4. Облако в штанах

Наше знакомство с Маяковским было странным. Да, его имя к тому моменту уже было известно в России – его стихи любили, читали и слушали, но я бы никогда не захотела познакомиться с ним, если бы не моя сестра. Эльза – эта странная девочка – почему-то решила, что Маяковский – ее судьба, и мечтала пригласить его к нам домой, чтобы познакомить со мной и с Осей… Мой ответ был однозначным – «нет»! Но Эльза не сдавалась…

– Боже, что же мне придумать? Что же придумать?! – шептала Эльза, бегая по комнате, после очередного разговора. Я совершенно не хотела знакомиться с Маяковским, да и настроение мое не располагало – не так давно умер наш отец, и сейчас мне совершенно не хотелось знакомств и шумных гулянок, но Эльза была настроена совершенно иначе! Она прыгала вокруг меня и Оси, при любом удобном случае заводила разговор о поэзии в целом и о Маяковском в частности, но я не сдавалась. Когда же я узнала, что моя сестра встречается с ним, – поняла, что ситуацию нужно брать в свои руки. Моя молодость прошла бурно – я всегда любила мужчин и проводила с ними много времени. Родители говорили, что им приходится следить за мной «в оба», и не напрасно! В юности я встречалась со своим учителем музыки, потом влюблялась в молодого режиссера, когда занималась лепкой с моим знакомым Гарри, и он сказал мне, что болен сифилисом, я не отказалась от него, наоборот, я захотела проводить время с ним все чаще и встречаться. Я всю жизнь больше всего не выносила, когда мне указывали что делать, когда навязывали, диктовали образ жизни и поведения. Я хотела «гулять сама по себе». И часто мои поступки выходили за грань «разумного». Того же, чтобы сейчас за грань выходили поступки Эльзы, я совершенно не хотела!

– Эльза, даже и не пытайся что-то придумать, эти ваши посидели с Маяковским пора кончать! Неужели ты не понимаешь, что он компрометирует тебя?! – говорила я сестре.

– Лили! Ты ничего не понимаешь! И ты не смеешь говорить про него плохо! – отвечала Эльза, едва не заплакав.

– Я и не говорю о нем плохо. Просто ты знаешь, что о нем думает общественность? Он – взбалмошный, он бунтарь и слишком часто задерживается с тобой допоздна!

– Мне плевать, что думают другие! Если бы ты только послушала его стихи, ты бы переменила свое мнение, Лили. О, с какой силой и как вдохновенно он их читает! Какой страстью пылают его глаза!

В ответ на это я только с усталым вздохом опустилась на кресло…

– Ося, – позвала я своего мужа. – Ося, ты видишь, Эльза совсем сошла с ума, девочка больна!

Ося, мой милый Ося, а на самом деле Осип Максимович, такой импозантный в новых очках, заглянул в комнату и, спокойно смерив Эльзу взглядом, сказал:

– А что же ты хотела, Лили?! Девочка – молода. И, разумеется, она вольна испытать на себе первую, то ли подростковую, то ли уже юношескую влюбленность. Эльза восхищена Владимиром. Его атлетической фигурой, необычной манерой одеваться, рокочущим голосом… Ну как тут устоять?..

Стоит заметить, что мы уже давно уговаривали Эльзу порвать с Маяковским навсегда. Но, одержимая талантом Владимира, она не могла себе представить такого даже в кошмарном сне! Ведь она знала наизусть все стихи поэта и так же рьяно защищала его ото всех, кто подвергал сомнению его гений. Эльза почувствовала, как в мгновение ока ее щеки запылали. И хотя в словах Осипа слышались нотки сарказма, она сама неожиданно для себя выпалила:

– Вы не смеете его судить! Вы не слышали его стихов!

В ответ на это громкое заявление я лишь поджала губы и посмотрела на мужа. Встретившись глазами, мы оба поняли, что думаем об одном и том же: Эльза с настырностью ребенка требует, чтобы мы послушали его творения.

– Эльза, пожалуйста, никто не хочет слушать этот необузданно-бурный «талант». Мы с Осипом уже устали тебе объяснять, что эта тема закрыта раз и навсегда! Ты понимаешь? На-всег-да! – по слогам повторила я.