Андрей Тавров - Сын человеческий. Об отце Александре Мене Страница 4

Одна моя знакомая, которая сейчас живет в США, а тогда «боролась с режимом» и один раз подбивала меня пойти на демонстрацию сопротивления («я дам вам пистолет»), говорила: «Да кому нужен ваш о. Александр, что вы всех пугаете, что он в опасности, это же все шоу, Андр-ю-ша, это же все несерьезно», – интонировала моя прекрасная подруга, грациозно картавя, не зная, что через год «шоу» плавно перетечет в убийство.

Думаю, что я до сих пор слишком серьезно отношусь к вещам второстепенным, да и к собственной персоне, и это мешает мне окрасить тогдашние события бодрящим светом юмора.

Так вот, о приходе.

…о. Александр в центр жизни ставил Христа, говоря о нем совершенно особенные слова – у него даже голос менялся, когда он начинал говорить об Иисусе, становился нежнее, теплее, глубже…

Слишком близко к свету…

Соседство выдающейся личности может сказаться двояко. Первый вариант – это когда свет этой личности дарует тебе возможность расти вместе с ним, разгоняет тебя вперед, бросает вызов твоей ограниченности и сметает те рамки, которые ты сам себе установил, вовлекая тебя в твой собственный духовный рост, в твою собственную внутреннюю работу.

Но это редкий вариант. Присутствие такой личности, вообще, – огромное искушение. И поэтому чаще всего здесь начинает работать второй вариант – гипноз влюбленности. Ощущение избранничества, не дай бог, к тому же еще и духовного.

Это похоже на тех поэтов, которых подмял Бродский, и они так и не могут выйти из завороженности его стилем и судьбой. Многих подмяли другие творцы и другие их качества. Я знаю пожилых людей, которые в разговоре с незнакомцем со второй фразы перечисляют своих «великих знакомых», и им это не кажется смешным.

Одним словом, близость к о. Александру была сильнейшим испытанием.

Повторяю – рядом с этим человеком проблемы и страхи уходили, в душе воцарялся мир и свет, мужество и молитва. И многие из нас не хотели замечать, что это не наша молитва и не наш свет, что они – заемные. И все разговоры о духовном совершенствовании и духовном росте в основном оставались разговорами. Зачем мне развиваться, зачем мне делать что-то со своим эгоизмом, со своими внутренними блоками (которые у большинства никуда не ушли), запирающими меня от Света Высшей силы, от Творца и Духа, зачем мне возиться со своими катастрофическими изъянами, если достаточно приехать на исповедь к о. Александру или просто побыть с ним рядом, и боль от этих блоков, от этой разъединенности с Богом уходит.

Рядом с духовной мощью этого человека тени в душе исчезали, не выдерживая его присутствия. Но при этом душа оставалась почти той же самой – не росла, не карабкалась по собственной тропке, не устанавливала более скромные, но неповторимые собственные отношения с Богом. Он словно один проделывал работу за весь приход, за сотни людей, и нам только казалось, что мы растем и приближаемся к Богу, на самом деле, по большому счету, мы почти не менялись. Во всяком случае, так было со мной. Что значит создать свои собственные отношения с Богом и начать работу с собственными недостатками – мне довелось узнать намного позже.

Он часто говорил: «Христианство – это не теплая печка, к которой так хорошо прислониться…», говорил, что это подвижничество и труд, и многие цитировали эти слова, не замечая, что сам о. Александр уже давно стал для многих этой самой теплой печкой. Мы много не замечали. Например, того, что о. Александр в центр жизни ставил Христа, говоря о нем совершенно особенные слова – у него даже голос менялся, когда он начинал говорить об Иисусе, становился нежнее, теплее, глубже – а мы в центр жизни, говоря про Христа, ставили на деле отца Александра, что, думаю, было действием не только обратным тому, к чему он призывал, но во многом и противоположным по отношению к делу всей его жизни.

В Москве, конечно же, существует то, что можно назвать «войной приходов». И, конечно же, «интеллигентные» приходы осведомлены по поводу Бога лучше, чем «народные», а «народные», конечно же, верят более правильно, чем «интеллигентные». И те и другие друг над другом посмеиваются, и каждый боготворит своего настоятеля.

Пока о. Александр был жив, сияние его любви пронизывало всех нас, вызывая к жизни лучшее. Когда же его не стало, раскаленная «лава веры» стала остывать, отливаясь в некоторые необязательные и затверженные формы, которые я называю цитатами в широком смысле этого слова – неживые информационные объекты, утратившие свою первоначальную чудесную пламенность.

Конечно, я сейчас в основном говорю о себе и о тех людях, которые воспринимали положение дел примерно так же, как и я, – были и другие случаи и другие верующие… Но в целом в ситуацию близости к духовному подвижнику всегда вбит клин испытания, от которого вполне способна пойти трещина, что впоследствии и произошло, когда после смерти приход сначала треснул и разделился на два, а позже многие из прихожан вообще перестали ходить в церковь. В миниатюре с нами произошло то же, что и со всей церковью, которая утверждалась на огненной, подобной лаве, вере подвижников, а продолжалась расколами и, даже торжествуя и прославляя Христа (а чаще забывая о Христе во имя православия или католичества), но не следуя ему, все больше и больше теряла и теряет силы. Ибо для Христа и церкви важна лишь внутренняя работа меня самого с самим собой. И не понарошку, а в жесткой духовной реальности. Церковь состоит из Бога, меня и тебя. И в зависимости от того, каковы мы есть, это и будет – либо церковь понарошку, либо та Невидимая церковь, о которой говорил Иисус за несколько часов до ареста.

К слову сказать – на одном сайте, который поместил у себя эти воспоминания, я прочел комментарий примерно такого содержания: мы (евреи) пытаемся что-то делать доброе в этой стране, а нас тут убивают – вот и о. Александра убили, и Гершензона (почему именно Гершензон оказался в этой ситуации, мне непонятно. – А.Т.). Надо нам заниматься собой и на своем поле.

Мне кажется, что постановка вопроса в корне неверна. Христа убили не за то, что Он еврей, и о. Александра убили тоже не за это. Присутствие такой личности, как Иисус, или Павел, или Жанна д’Арк, или сотни неведомых нам праведников, всегда расценивается бытовым сознанием в качестве преступного, посягающего, угрожающего стандартному типу жизни, мышления и стандартному типу личности. Результат – убийство, устранение. Причины могут быть разные – политические, из зависти и т. д., суть – одна.

Идея же возделывать свою страну не может не вызвать уважения. «Во Христе нет ни эллина, ни иудея» – для о. Александра это была не красивая цитата, а реальность. Мой товарищ в телефонном разговоре отозвался недавно, что это – слишком высокая реальность, ну, так он в ней и жил, в высокой реальности. И нам – зачем нам стремиться к более низкой? Даже недостигнутая цель – маяк правильного курса.

Сегодня я убежден, что нельзя пройти свой путь к Богу за чужой счет. И надо не только рассказывать про о. Александра, а прежде всего сделать то, что сделал он сам, – пройти вместе с Христом свой собственный духовный путь к единению с Ним и сделать это на свой страх и риск.

Священник и прихожане. Церковь и «церковная организация»

Пока о. Александр был жив, огонь его веры высвечивал лучшее, что в нас было, а когда он ушел, сообщество стало остывать.

Тот внутренний огонь, который один и есть Церковь, постепенно погасал, и мы стали перед простым и очень болезненным выбором – либо начать развиваться с нуля, осваивать те пространства, которые были освоены не нами, а о. Александром, а это значило начинать многие вещи с нуля, оставаться в позиции неумелых учеников не на словах, а на деле, что всегда не очень комфортно, либо гордо донашивать старые одежды, делая вид, что они вечные.

Без о. Александра наш «приход интеллигентов», остывая, стал все более и более интеллигентской церковью – не костром веры, расплавляющим все человеческие слабости, недостатки, а именно «церковной организацией» (по словам Антония Сурожского) со своими традициями, преданием, анекдотами и цитатами. Слово «цитата» я употребляю в широком смысле этого слова, обозначая им все «истины», которые утратили первоначальное состояние текучей и обжигающей плазмы и, остынув, приобрели твердые и куда более удобные в обращении формы, которые можно воспроизводить в любом удобном случае, даже никогда не соприкоснувшись с их изначальной плазменной природой. Этот процесс, к сожалению, одинаков и для «народных», и для «интеллигентских» церквей.

Собственно говоря, «церковь», совсем недавно больше похожая на костер, чем на офис, постепенно стала больше офисом, «церковной организацией», вибрирующей на куда менее высоких частотах, чем церковью.